Он бежал для того, чтобы там задохнуться от грёз.
Он романтиком не был, не пел и не молвил стихами,
И жалел для невзгод даже крохотных, маленьких слёз.
Он был скуп на обиды. Зато расщедрился улыбкой.
Он заглядывал в душу без скальпелей и без ножей.
Если жизнь ты считаешь сплошную нелепой ошибкой,
Он советовал промах искать не в чужой, а в своей.
Он молчал в тишине, когда люди шумели по залам.
Он вникал иногда с молчаливым лицом мудреца.
И когда зашептала луна над Чужим Перевалом,
Уходил по-английски, так не дождавшись конца.
Он заботился честно: без масок, без штор и без грима.
Он был грешен и лгал, но ни разу во благо себе.
Он единственный тот, протоптавший дорогу до Рима,
С той же обувью, флейтой и тем рюкзаком на спине.
Он смеялся так звонко, что стали завистники Боги.
Он так громко шутил, что немые не прятали слов.
Он один, что в три дня проложил своим смехом дороги,
Проложил, отчитался и всё, да и был бы таков.
Он не помнит имён, и все лица - как кадры из плёнки.
Он не помнит глаза, и те жизни - страницы из книг.
В его сердце наивном и детском, в сердце ребёнка,
Все года - мимолётный и яркий, пройденный миг.