Он прокладывал путь по дорогам босыми ногами. Он бежал для того, чтобы там задохнуться от грёз. Он романтиком не был, не пел и не молвил стихами, И жалел для невзгод даже крохотных, маленьких слёз. Он был скуп на обиды. Зато расщедрился улыбкой. Он заглядывал в душу без скальпелей и без ножей. Если жизнь ты считаешь сплошную нелепой ошибкой, Он советовал промах искать не в чужой, а в своей. Он молчал в тишине, когда люди шумели по залам. Он вникал иногда с молчаливым лицом мудреца. И когда зашептала луна над Чужим Перевалом, Уходил по-английски, так не дождавшись конца. Он заботился честно: без масок, без штор и без грима. Он был грешен и лгал, но ни разу во благо себе. Он единственный тот, протоптавший дорогу до Рима, С той же обувью, флейтой и тем рюкзаком на спине. Он смеялся так звонко, что стали завистники Боги. Он так громко шутил, что немые не прятали слов. Он один, что в три дня проложил своим смехом дороги, Проложил, отчитался и всё, да и был бы таков. Он не помнит имён, и все лица - как кадры из плёнки. Он не помнит глаза, и те жизни - страницы из книг. В его сердце наивном и детском, в сердце ребёнка, Все года - мимолётный и яркий, пройденный миг.
Дым сигарет в волосах и стихах Выкурить стоит сомненья, еще одну... Город трепещет, блуждаю по городу Жажде тепла поддаваясь и голоду. Выпустить пар бы, уйти в никуда. В дым сигаретный, в бесплотное "да".
"Сны - эти маленькие кусочки смерти, как я их ненавижу." (с) Э.А. По
Бездуховное завтра в стакане, В окурках смешное вчера, И когда ты за гранью, на грани, Остается - игра. Остается причудливый образ Погасшей свечи. Ты предельно уверен и собран, А значит - молчи.
Ты ломал мой рассказ, вырывая по строчке. Я писал про дожди, ты менял на метель. Каждый раз, лишь я ставил финальную точку - На крючках запятых вешал новую цель.
читать дальшеМою жизнь - из кота в разъяренного тигра Превращал, хохоча. Но скажи, почему Ты вплетал мое имя в условие игр, Не давая создать хоть одну самому?
По будильнику встать на рассвете с постели, Взять чернила, листок, и писать второпях, Лишь бы ты все проспал и не лез в мое дело, И мой мир, как всегда, не растаптывал в прах.
Сочиняешь финал? Только я не из робких - Подпишу-ка рассказ!... Но ты раньше успел: "Твой соавтор - судьба" и добавлено в скобках: ("Не сломался. Дошел. Молодец, что сумел!").
Чуть-чуть по мотивам творчества подруги, чуть-чуть - по созданному ею образу.
Сегодня мое вдохновение - ты, Маркиза, Неправильный ангел с глазами стального цвета. Сегодня Судьба по-особенному капризна, И мне остается поблагодарить за это.
Склонившись, почтительно-нежно целую руку: - Позволь мне на танец тебя пригласить, синьора... Ты - Пламя, я - Ветер. Сейчас только друг для друга. Пока не наступит рассвет... он еще нескоро.
Пока не наступит рассвет, мы почти всесильны; Двенадцать пробили часы на старинной башне. При свете свечей сталь тепло отливает синим... А вальс, что готов заиграть, мы объявим нашим.
Смятение скрипки и звонкая песня клавиш... В них наши улыбки и взгляды звучат репризой. Мы сбросили маски... Ну, что же, меня ты знаешь, Сама назвала Лицедеем... танцуй, Маркиза...
Томми двенадцать лет, его зовут ангелом, не иначе, Томми послушен, чисто одет и никогда не плачет. Томми целует на ночь родителей, важный в своей пижаме, Томми уверен: он восхитителен, сущий подарок маме.
Мама у Томми стройна, красива, волосы - мёд янтарный, В их палисаднике - груши, сливы, а не густой кустарник. Мама совсем не кричит на Томми, и не глядит устало, Мама для Томми портрет, икона, льдинка на дне бокала.
Томми семнадцать, он спит на улице, курит дешёвый опиум, Щедр на любовь, хорошо целуется, фасом красив и профилем. Томми внутри как змей воздушный - легкий и неприкаянный, С татуировкой "объект Б/[езд]У[шен]". Томми-Хайвейный-Памятник
Маме приносит ромашки пыльные, ждет терпеливо ужина, В доме уютно, свежо, стерильно, мама слегка простужена. Садится напротив, смотрит печально, пальцами мнёт салфетку, Томми терзает бифштекс отчаянно, бьётся в ментальной клетке.
Мама покорно молчит. Он уходит, хлопает громко дверью. Томми не скажет, он очень гордый, где-то и суеверный. Он то не ждет уже, слишком поздно, да и не нужно давно. Но иногда, на секунду, просто... чтоб хоть кому-то... не все равно.
Она не любила моё лицо, волосы, взгляды, походку, Всякое лично моё словцо, портретное сходство с тёткой, Мои привычки, жесты и сны, манеру вставать и падать, Игры, отсутствие кнопки вины, любовь к мечтам и шарадам, Джинцы, танцы, в ранце бардак из книг, стихов и рисунков; Когда со мной приключалась беда, я в спину слышала: "сука!". Она приучала меня молчать, взамен отучая верить - А как она любила кричать, указывая на дверь мне! Я дверь закрыла, закрыв и детство, и чёрт с ним, было и было, Ведь всё так просто и даже естественно: она меня не любила.
Джейни пишет в свою тетрадку, Укрывая ее от всех. Ей отчаянно, горько, сладко, У нее безнадежный смех. Ей и боязно, и отрадно... Ведь она укрывает грех.
В той тетрадке ее заветы, Все картины и все дела. На полях смелые куплеты, Обнаженные в них тела. Ей бы снилось, наверно, это. Если б Джейни хоть час спала.
Вот аллея, толпа людей - В голове у нее бардак. Много столбиков из нулей, И ее окружает мрак. Ей плевать на своих друзей. И это, возможно, знак.
Темный парк и она идет, А в руках у нее меч. Мать проклятья не отведет - Будет по венам течь. И она всех врагов убьет, Их ведь некому уберечь.
Или парнем, кончая, стонет, Подставляет свое лицо, В поцелуях он не утонет. Не допьет терпкое винцо. И любовника он прогонит, Разомкнется их рук кольцо.
Джейни ищет слова и правду. Джейни верит, что все пройдет. Что ее не окатит лавой. Что ее пощадИт и лед. Что она избежит расправы. Что покой других не крадет.
Ее мысли - бред, ее мысли - сплошная жалость. Ей до полного сумасшествия только малость. Но пока она может сражаться, не падать с края, Всем любимым-родным не нужна никакая другая.
Если собираешься «налегке», Оставляй перчатки-зонтики В уголке, Отчеркни две линии На листке, Не играй по дороге в салочки, В классики, В бильбоке. Не считай ворон. У ворон по датчику На зрачке. Не носи свой скарб В носовом платке (что по форме похож на парус) Не ходи по кафе – Там у кофе ожога Привкус на языке, Там тебе нагадают На котелке, Что никто Не ждет тебя На крутом витке – В рубашонке белой, В дурацком хмельном Венке.
Дальше?Не тяни за нити, Иди туда, Где над морем ночами Светятся города. Где о ставни стучит Поздним гостем Пенистая вода.
Где по улочкам Бродит моя беда В свежесшитом саване Из стыда, Как промокший несчастный Призрак.
Где мне снится под утро Талое «навсегда», Это малое, Верное, жуткое «навсегда», Что однажды пришло «от туда», Спасло «сюда». И блестит теперь Сквозь буковки и года, Между небом и небом Рваная борозда Между той И текущей жизнью.
Это я, отрицавший тирана не за то, что он зверь и вандал, а за то, что он глуп. (с)М.Щ. Мэджикарп Антон смотрит на людей с интересом
Собственно, я опять. Есть такая трава - мюзикл "Волки Мибу"...
Договор. На момент "Договора Кацуры и Сайго".
Он приходит с таким лицом, словно Император, Да продлятся земные годы Его навечно, Самолично его назначил Своим любимцем. Император юн, и, впрочем, с Него бы сталось.
читать дальшеОн приходит и улыбается, провокатор. Говорит, мол, мы взяли власть, сёгунат повержен, Уж теперь-то война не будет грозить столице! Надо только дожать мятежников, это малость.
От таких улыбок хочется убивать. И убил бы, стой он ближе шагов на пять.
Мои люди, он говорит, окружают Эдо - Город занят весьма враждебными нам войсками. Я бы не хотел проливать кровь простых японцев, Но приказ есть приказ: "Заразу до корня выжечь!"
Сохранить людей - важнее любой победы, Это право и долг любого, кто клялся Ками Защищать страну, при луне и при свете солнца. Руки сжали меч. Ну, решай же, князь, как им выжить.
Если город сдать, гражданские будут жить. Но как сдачу Эдо воинам объяснить?
Как же - город _без боя_ сдать?? "Я отдам вам город. Только пусть не коснётся жителей холод стали, И голодные дни пусть Эдо минуют тоже. А вопрос с мятежными псами решу, без пленных".
... Если клялся, то будь любезен исполнить слово. Отводи войска, пусть они ничего не знают. А на слабость - ни сил, ни времени. Но под кожей Закипают в крови "предательство" и "измена".
Ты на то и князь, чтоб с честью исполнить долг!.. Честь и долг грызутся. Насмерть, как пёс и волк.
Гору нужно мерить не её высотой, а тем, так ли она красива, чтобы привлечь дракона.
По городам идет туман на мягких лапах, Он молча прячет в свой карман твой терпкий запах. Он возвращается домой, он ставит посох, А ты останешься немой в своих вопросах. Молчи, укутываясь в шаль, лечи простуду. Поверь, мне тоже очень жаль, что смертно чудо. Представь: я тоже буду нем и в лихорадке. А лето жарит лишь затем, чтоб сохли грядки… Но я приду к тебе в очках и с макинтошем, Я выну чудо из сачка и в окна брошу. Оно забьется в твой мирок, растреплет крылья. О, как же был я одинок в твоем бессилье!.. Как был простужен, безголос, как ждал под дверью… А ты сопела в мокрый нос в попытке верить. Я был смешон, и ты смешна до слез, до дрожи. Тот мир мы выпили до дна, а здесь, в прихожей Пылится старый макинтош, мерцают грани. Ну что, поверишь, позовешь меня в тумане? Но дверь закрыта, голос нем. Снимаю шляпу. Все было сказано затем, что мерзнут лапы. Малина тает на губах, не лечит – судит. Пыль разъедает все слова в твоей простуде.
- Вылечилась? - Да. - Отчего лечилась-то так долго? - От людей...
- Помнишь, мы наблюдали витражные сны? - За седьмым переходом на диске луны? - Это было на пятом или нет на седьмом... - Там был кто-то ещё? - Нет. мы были вдвоем, рисовали с тобой облака до утра... - Это было в июле, 6 числа? - Это вроде был август, дождь лил из небес там ещё было море... - Нет горы и лес! - Нет, то был дикий март и ветров карусель... - Нет. Ты просто не помнишь, то был наш апрель... - Нет, конечно! Тогда был густой листопад, Это был наш сентябрь. - Лет 10 назад! - Так когда же мы были на диске луны, И когда наблюдали витражные сны? Только помню, как мы тихо падали вниз... - Это было тогда, когда мы родились.
А у меня нет тысячи быков, Чтоб принести, подобно Пифагору, Для музы в жертву, и мой кров Не посещает более, без спору, Капризный муз. Того благоуханья, Увы, уж нет и бездны тех очей. И светлый лик, что всех прекрасней, Не пробуждает сердце средь ночей. Вернись, прошу, я не осыплю златом, Лишь напишу на крыльях свои песни И средь чужих дурманных ароматов Ты отыщешь их еще чудесней.
Господи, господи, господи... - всё слушаешь этих невежд? Не надоели тебе грешников сладости? Питаешься кровью их горьких надежд...
- любимцы хозяина чтоль раздражают? Ответ был с ухмылкой - Знай место своё! Полезно порой... И ярость в глазах огненной пылкой.
И засиял в тьме ночной меч сияньем святым Но слабость в спину предалась ножом. -зачем так стараться, ведь ты же как я? -нет , демон, ошибся, таким быть мне нельзя.
-Таких собирая я души- охотник как видишь Со спины демон достал арбалет. -грязный демон всего лишь. Нажал на курок- пустил розу в ответ...
- ты жалок, оставлю тебе на прощание Развернулся охотник поправляя плащ - душа твоя жалкая, чертов грязнуля! Ангел заткнулся, ведь сердце его пронзила пуля.