Не будет ни шума, ни танцев, ни сплетен: Ты просто возьмёшь и ко мне переедешь – Как будто бы в этом и будет весь «фетиш». Секрет, за который мы вместе в ответе.
читать дальшеИ даже родные узнают не скоро, Что жизнь нам не кажется больше приколом. Что сын наш пошёл этой осенью в школу Нашепчет однажды им каверзный город.
О том, что назавтра с квартиры ты съедешь, Достаточно быстро узнают соседи. Но город ли будет за это в ответе? А, может, и здесь обнаружится «фетиш»?..
- Вылечилась? - Да. - Отчего лечилась-то так долго? - От людей...
Посмотри, как немеют ладони мои. Смотри, Это кончится ночью, но как же иначе быть? Я опять поднимаю руки свои в крови Чтоб к тебе протянуть их... Да как же тут не завыть? Посмотри, как из глаз сыпет снег, холодок внутри Даже душу сковал нам, дыханье - не остынь Я опять поднимаю глаза... На меня смотри! А не хочешь смотреть - уходи или просто сгинь! Это красное платье, помада не в тон - бордо... Я на белом снегу отражение слов ловлю... Что поделаешь, я ведь давно для тебя никто Только не замерзай, только не отвернись, молю
Это мой праздник. Вы все мои гости. Только я решаю, кому делать лоботомию, а кому нет.
Я поднял голову, и был сражен ей насмерть. Лора Бочарова. Нотр-Дамская химера.
I Любимая, так должно было быть всегда: Смотри, я покорен, смотри, я у ног твоих. Парижский сочельник. Монмартр под коркой льда. И мир так спокоен, и ветер предсмертно тих. Любимая, я так долго не шел к тебе, Бежал, замирая, пугался своих теней. Чудовище Эйфеля, выгнув стальной хребет, Качается в танце, давай потанцуем с ней? Любимая, вслушайся, воздух горчит, как мёд, И приторным ромом разлиты огни витрин! Ты верила, правда? Ты знала – твой час придет! Смотри, умоляю! Смотри на меня, смотри! читать дальше II Школяру на морозе весело, если чарка с вином в руке. Школяры распевают песенки на латинском на языке, Издеваются над прохожими, пьют бордо и заморский ром, Все румяные и пригожие, но пригожее всех Гийом. У Гийома карманы с дырами, что твой лучший фламандский сыр, Будь вы флоринами да ливрами, вы б не сыпались бы из дыр? Но зато у Гийома волосы вьются шелком, глаза блестят, И поет он глубоким голосом, и сам дьявол ему не брат! Только что-то неладно сделалось в ночь сочельника с молодцом... Он пришел на пирушку с белым и с помертвевшим, как гипс, лицом, Пил, захлебываясь, бургундское и напиться не мог никак. И безумное что-то, гуннское, проступало в его чертах. «Что, Гийом, или дьявол встретился, что за душу-то посулил?» «Или с девушкою-прелестницей ты в разлуке - и стал не мил?» «Иль в аду средь великих грешников ты себя же и повстречал?» Но Гийом не прервал насмешников, пил бургундское и молчал. И с той ночи школяр как проклятый. Бродит сумрачен, одинок, И глазами больными, мокрыми смотрит в небо - на водосток Храма Божьей Пречистой Матери, меж святых и витых колонн. Вы бы тоже, клянусь вам, спятили, если б знали, что видит он!
III Хвала тебе, небо. Я все ж возношу хвалу. Хотя ты смеешься и капаешь мне в лицо. А скульптор безумен... Уже перешел к крылу. Он крошит мой камень и режет меня резцом. Хвала тебе, небо. Не сдохла, хотя могла. С ума не сошла. Мой разум остер, как нож. А скульптор безумен. Он сделал мне два крыла. И рожу ужасней всех виденных мною рож. Змеиное тело и каменный лисий мех, крысиные лапы, хвост тигра и гриву льва. Я здесь, я беснуюсь! Ты слышишь мой дикий смех?! Я в камне, я камень, но я до сих пор жива! Хвала тебе, мастер. Ты сделал меня сильней. Хвала тебе, небо, за кару, за боль, за синь. Я в камне, я камень – без счета ночей и дней. Отныне и присно, во веки веков. Аминь.
IV Планеты сошли со своих орбит, Я был раздавлен, я был убит Взглядом, одним лишь взглядом. Вот она, вот, на меня глядит, Бьется в ушах, в голове гудит, Рвется, плюется ядом. Горгулья Собора Нотр Дам де Пари, И голос ее у меня внутри, Рядом, навечно рядом. Господи, добрый Господи, дай мне сил, Дева Мария, смилуйся и спаси, Взгляд ее цепкий ноги мне подкосил. Взгляд ее жив и ясен. Господи, добрый Господи, я в плену, Верую, боже! Верую и клянусь, Если не дашь сегодня пойти ко дну, Буду со всем согласен, Требы, молитвы, прочая дребедень, Боже, да я не буду вставать с колен! ...Город Париж крылом укрывает тень, Смотрит в меня, смеется. Здесь, у собора, тихо и хорошо. Снег. Наконец-то легкий снежок пошел. Мне бы понять, чего я теперь лишен Волей ее уродства.
V Камню не дозволено любить. Камню – да. А женщине? Быть может, я и не могу делить с ним ложе, да и то вполне все может быть. А любовь, она как черный яд неприметной змейки африканской. Жжет меня сквозь время и пространство, жжет, когда встречаю этот взгляд. Синеглазый. Это хорошо. Золотоволосый? Слишком пошло. Мне, бывало, подавай роскошных, с волосами, точно черный шелк, варваров неведомой страны, с белым телом, спелыми губами... Только взгляд, он точно синий пламень, словно звон невидимой струны. Я боролась, ржала над собой. Чувства у камней – ухохотаться! Рушились и возникали царства, я была недвижимой, немой... Я ждала. Терпела и ждала. И, похоже, не могу иначе. Камню что? А статуи не плачут, опустив два каменных крыла.
VI Любимая, рассказать тебе, как я жил? Я просто сбежал, я просто сошел ума. Сменялись правители, папы, шуты, пажи, Потом – наводнение. После него – чума. Я помню немногое, помню, что я бежал, Скрываясь от взгляда, который прожег насквозь. Корабль, который никто здесь не провожал, И долгие годы врозь, и столетья врозь. Красотки, уродцы... Созвездия рук и глаз. Я был с кем угодно, я пробовал все и всех. И я умирал там – пять сотен проклятых раз, И слышал над ухом надтреснутый тонкий смех. Смотри же, любимая, я наконец-то здесь. Парижский сочельник пахнет дымком костра... Любимая, вот я. Я твой. Безраздельно. Весь. Я и не боюсь. Забыл, что такое страх. Любимая, больно. Пока я могу терпеть, Но скоро, наверное, буду кричать и выть... Я камень. Я серый камень. Почти на треть. Теперь ты, ведь правда, сумеешь меня любить?
Ты снова засыпаешь на рассвете у монитора, с красными глазами.
И снова снится: в сумеречном свете как прежде ты сидишь, прижавшись к маме. И — словно в детство снова окунулась — на небе бирюзовом всходят звезды, Луна верхушки дерева коснулась, стихают песни птиц, проходят грозы, Все замирает вечером, родная, чтобы проснуться. Рано, на рассвете. И ты во сне увидишь... Намечтаешь: уснуть в объятьях мамы. Как все дети. В макушку мама нежно поцелует, прижмет покрепче и укроет пледом... И ты заснешь уверенной: на свете еще никто тебя счастливей не был...
Ах, как же больно утром просыпаться: вчерашний недопитый кофе в кружке, Дотлевший в пепельнице сломанный окурок, клавиатура — это не подушка... Нет, не об этом в детстве ты мечтала — мечтала о Прекрасном Смелом Принце, О доме, о семье, о шумных бАлах... Теперь такое разве что приснится... И одиночество твое как неизбежность, как крест несешь. И верить продолжаешь: Однажды нерастраченная нежность вернет сторицею все то, о чем мечтаешь. Ну а пока — вся ночь у монитора, и — кофе с сигаретой, и — усталость, Сон — два часа, работать — "по приборам"... Нет, не в своей ты сказке оказалась...
Она закрывает глаза, представляет себя в Париже, Там где воздух теплее и слаще, а небо ниже, Там где башня царапает звезды, антенна для связи с Богом - Она закрывает глаза, растворяясь в долгом Мучительном сне о какой-то чужой весне В усредненной своей полосе постоянных не, Постоянных своих ошибок, чужих устоев. В этой жизни всегда прорываясь с боем, Выбирая чужое счастье в ущерб себе, Не прислушиваясь в голосу в голове Продолжает жить, словно завтра ее не станет,- Каждый вечер считает деньги и пишет маме, - И когда у нее не останется больше сил Она будет знать, что ее Бог ее простил.
Кругом одни засранцы, включая Гильденстерна с Розенкранцем.
рождество наступает (хорошего вечера), всходит первая звезда, раздается звон, рождественская звезда - это дороги, расходящиеся на семь сторон, вот стоишь на перекрестке (ты меня слышишь?), распахнут и оголен, в желтых окнах квартир (слышишь ты, я тебя люблю) женщины расставляют по столам компот, и кутью, и двенадцать блюд.
Мы сегодня все помирились, и любим друг друга, это такой закон, и в ушах, в голове, в небесах нарастает звон, (смерти нет, послушай меня) закуриваешь, и руки дрожат твои, спичка падает на асфальт, и кружатся снежинки, и
(говорю тебе - смерти нет, нет, нет, есть только чудо и рождество), и дороги на семь сторон, и вокруг совсем никого, и восходит звезда над твоей головой, и из окон льется бесконечный свет, ничего плохого нынче на свете нет.
(будет лето, и теплая трасса, и ковыли, и травинка в зубах, и рисунки веточкой на пыли) ты стоишь на своем перекрестке, и мгновения замерли, за- мер- ли.
— Обечайка чудес, — третья их сторона, — Обручает с искусством стрельбы в зеркала, Геометрия странных пространств солгала И ощерилась рамой. Глухая стена, А за нею — нехитрый соседский уют Ростом в N этажей с чердака по подвал. Апеллируя к логике, мир доказал Что начинка его не потерпит причуд, — Вот такие мой, Шляпник-дружок, пирожки, Их кусай не кусай — изменений ничуть. Почеши меня за ухом, я помурчу — Всё же легче вдвоём не свихнуться с тоски В отраженьи, где первой, без шансов иных, Исчезает улыбка. Но время течёт, Пусть ты — просто болванщик, а я — только кот, Есть ещё крепкий чай и шикарные сны!
Я не страдаю от безумия- я наслаждаюсь каждой его минутой!(J.L.)
Однажды настанет момент,когда Будет ровно час до конца света, Солнце погаснет или рванутся из тайников ракеты И вся Земля будет- цель. Как-то и некуда станет уже бежать, Поздно жалеть о сложенном в папку "ещё успею" Скрылось в тумане созвездие Водолея Все корабли сбились с курса и сели на мель. Линия жизни тоньше к концу ладони. Осталось недолго ждать. Хорошо,что никто не вспомнит. Кривую полуулыбку и как я смеюсь. Странно.Последняя чашка чая- А тот же вкус. Выключить чайник.Кота почесать за ухом. Любимые песни на повторе в пустой квартире Звучат как-то глухо. На три пролёта вверх, дверь взломать на чердак, Ответьте мне,кто вешает эти замки, ну какой дурак? Крыша.Отсюда видно, как солнечной кровью Залит горизонт и вот-вот захлебнётся закат. Можно соврать,что желание жить стало сильней во сто крат. Помнишь?Мы так любили Легкомысленно танцевать На узких перилах моста. Осталось недолго. Несколько номеров- я только хочу послушать знакомые голоса. Ни слова в ответ не сказав. Вот и всё. Пора закрывать глаза...
_______________ ...А потом я проснусь оттого, что звонит телефон, И меня потерял весь мир, А я просто уснул на крыше.И ночь тут,как кот,провёл. Радуйтесь,люди! Конец света опять отменен! ________________________ Но никто не узнает, Что нас давно уже нет, И Земля пустует Тысячу световых лет. А мы жили и будем жить В лучшем из всех миров. Просто нам не дано выбирать, И для всех лишь один путь за край- Продолжать жизнь. Не поняв того, Мы уже обрели свой рай...
Мы жили у подножья Пиреней, я был тогда чудовищно наивен и верил, что несёт беду и гибель, гасивший солнце, ветер на проливе над бедной Каталонией моей.
Он без разбора уносил с собою, сливая воедино голоса, и стоны, застывавшие в устах, и в клочья разрывая паруса последних яхт, забытых в Руссильоне.
И мой отец всегда сидел один в плетёном кресле у закрытых окон, казавшийся смертельно одиноким, он погружался в настоящий кокон из ураганной северной тоски.
Он говорил: "Послушай, Валентин, я половину жизни в океане, от Рибераль до берегов Бретани - я видел всё. Но равно Трамонтане убийцы в мире просто не найти".
Я наблюдал за тенью на стекле. Он говорил, и я ему поверил, плотнее затворял глухие двери, но на высокой балке у постели той ночью я нашёл его в петле.
...Я видел всё от Перуанских гор до островов в Индийском океане. Теперь, вернувшись к берегам Испании, я брошу вызов адской Трамонтане, всем бурям и ветрам наперекор.
Под новый взрыв хохота гнутый медяк Ему в лицо брошен из чьей-то мошны. Ужимки его потешают зевак, Нелеп его плач, его слёзы смешны.
А дома на полках – шаром покати, Мать носит дитя, а отца точит рак. Не зная, концы как с концами свести, Он снова берёт шутовской свой колпак.
Он снова для всех неуклюжий дурак – Сводить как-то надо с концами концы – И вновь на потёртый тряпичный колпак Цепляет нетвёрдой рукой бубенцы,
С трудом поборов отвращенье и боль, В толпе ковыляет, усталый, как труп. Заставь их поверить в нехитрую роль: Сейчас ты наивен, беспечен и глуп –
Затем, не свести чтобы с жизнью счета. Забудь же на час про свою нищету. Пускай посмешат площадь слёзы шута. Скажите, над чем посмеяться шуту. 06.01.2012
Такое иногда происходит с живыми людьми, Которым вовсе не хочется больше жить, Они раздают себя по кусочку, кричат "возьми, просто возьми, можешь выбросить, только дальше, Я больше не в силах себя для себя хранить, Я больше не в силах пытаться что-нибудь изменить, Я больше не вынесу фальши".
Вот так и я сейчас - протягиваю руки: "Заберите же меня от меня самой, Я же умираю здесь от скуки, Я же здесь не выживу в тишине И вконец рассорилась с головой, Я не хочу жить, не хочу возвращаться домой, Я хочу лишь видеть тебя во сне.
- Вылечилась? - Да. - Отчего лечилась-то так долго? - От людей...
Я так давно помочь тебе хотела, Но ты не понимаешь, что безумен: Ступая по стеклу легко и смело Ты горечи срываешь поцелуи, Рисуешь кровью дикие пейзажи, Своим врагам проклятья салютуя, И просыпаясь от кошмаров даже Кричишь в ночи предсмертно "аллилуйя" Читаешь мысли, сочиняешь души И веришь майя тихо негодуя... Симфонию моих побед не слушай Симфонию своих - не чередуют Моя судьба растрепана тобою Но разве я хотела бы другую Люблю тебя безумною любовью And from your lips she drew the Hallelujah
С е е р а – в христианской демонологии – падший ангел, способный замедлять и ускорять ход времени.
Прославленный скульптор решил создать портрет, что не тронут дни. Его вдохновила одна звезда, что в небе зажглась над ним. Теченье веков – высший наш судья, не те, что властей бегут. И думалось скульптору: «Высечь я лик Времени в год смогу».
Меч в правой руке, а в другой – часы. Песчинки спешат ползти. Отверженный некогда Божий сын, хранитель земных светил. Легки, словно шелк, пряди змей-волос ложатся на ткань плаща. Дух помнил все то, что уже сбылось, и мало кому прощал.
Под взглядом его горы в пыль и прах стирались, а он песок В часы собирал и вертел в руках гремящее колесо. Не дрогнули даже на миг уста, смеялись глаза одни… А мастер мечтал, будто смог создать портрет, что не тронут дни.
...наверное, с нами всё это было уже, в прошлых жизнях, каких-то неведомых и далёких: мы искали верные знаки, плодили смыслы и отчаянно чувствовали себя одинокими, мы впивались глазами в бегущие строчки, согревали в руках телефонные трупики, изо всех сил пытаясь не быть одиночками, изменить свой статус хотя бы на сутки.
наверное, мы уже уставали от бесполезного, выжимающего насухо ожидания, и скончались давно от смертельных болезней, не имеющих никакого названия, отгорели кометами, переплавились в разное, сумасшедшими вспыхнули где-то сверхновыми, огоньками рассыпались синими, красными - и остались друг с другом совсем незнакомыми,
неродными, чужими, слепыми, безликими, друг о друге не знающими просто! может быть, расстояния были неблизкими, может, что-то еще... слишком много вопросов, обреченных на безнадежную безответность, потому что - ну что мы знаем о нашем прошлом? что у нас позади? всего-навсего вечность, всего-навсего звездное пыльное крошево,
где обломки надежд просыпаются душами в самых разных вселенных, на дальних планетах, но везде мы считались лишь мимо идущими, навсегда друг для друга неопознанными объектами, и наверное, так - только так лишь - для нас и верно, потому что представь на одну секунду хотя бы, как мир опрокидывается навзничь мгновенно, когда мы с тобой наконец-то оказываемся рядом...