Что там снаружи творится - старый мир и глухая к молитвам осень, Мне бы следовало исцелиться уже как месяцев восемь. Но вот я заглядываю в себя, я курю, курю, И обещаю себе, что вылечусь. К январю.
Одно неосторожное движение - и ты розенриттер. (с)
Очень странно смыкаются часто дороги, знаки, приводя к нелинейным финалам героев саг. То глядишь, как сквозь корку земли прорастают злаки, То взглянешь, а до нового подвига полчаса. Полчаса на собраться, отмыть пласт кровавой грязи, Разогнать тени битвы с напоенных небом глаз. Потому что сегодня по плану - сто пять гимназий Оббежать, чтоб устроить племянницу в первый класс. И ты едешь в автобусе, жарком, как птица-феникс, Принимая рутину с привычною простотой, Размышляя что ты б очень даже болтал по фене... Если б ей в Рождество пел каноны Луи Святой. Сам вопрос бытия тебе кажется очень спорным, Когда дальность похода - от двери и до двери. Ты хотел бы узнать, что тебе там напряли норны. Может Локи и знает, да только не говорит. Ну да что, все одно. Крепко сшит ты и ладно скроен, Есть и шрам боевой - тень царапины у виска... Ты без всяких сомнений рожден в этот мир героем, Только времени подвигам как-то не отыскать. Просто так получилось - работа три через двое, Вечный денежный кризис, не скажешь, что и нужда, Только все маловато. Но как трубы рявкнут "К бою!", Сразу станет ко времени - биться и побеждать. Ты все ждешь того знака - трубы ли, воззванья, крика. Пусть судьба намекнет, трелью иволги ли, грачом, Что пора занимать свое место в строю великих... Такова твоя правда. А правда для мира... В чем? В том, что сотни ручьев образуют моря и реки, Что крушат континенты, основы основ дробя. Правда в том, что родятся героями - только греки. Остальные героев творят из самих себя.
Знает автор лишь только один, где у сказки (счастливый?) конец, ну а ты здесь лишь Шут, лишь Глупец, но она вся-тебе, погляди.
Я - так вышло - плавучий маяк в океане без дна, Остров мой все не может за рифы иль мель зацепится, Если были бы крылья, то я б улетела, как птица, Извлекла из себя сонмы звуков, будь я струна, Я бы стала достойным ответом на сложный вопрос, Я бы стала поэмой, коль было б кому написать, Я бы стала лекарством, коль было кому бы принять... Но я просто маяк, подающий мерцанием "SOS".
Мой карцер так безжалостно уютен: Не высунуть ни носа, ни ноги, В мозгу перекорёженный компьютер Извилины ворочает в круги, Гостей немногочисленная рать Пытается ногтями двери драть.
Хрустит зубами лунную сонату, Суставами выщёлкивает хор - А я своей единственной стигматой Пятнаю металлический запор: Вот здесь мы нарисуем червячка, А здесь аннигилятора в очках.
Я тут всё время думаю, что если Однажды ты придёшь - а я пуста, Бессмысленна, безмолвна, бессловесна Как пугало с трухлявого креста, Что ты растопишь всю мою броню, А я тебя пинками прогоню.
Не потому, что ты мне камень в горле, Не для того, чтоб стало вновь темно... Мои пустые окна меня кормят, А ты - моё голодное окно, Твои недоразрушенные стёкла Над сумраком моим как луч Дамоклов.
Я чувствую тебя внутри бетона, Ты дышишь над массивом потолка, Запор разъеден и почти разломан, Просачивайся в мой холодный храм. Я прячусь в отражениях твоих, Пока меня ты снова не настиг.
А где-то вдалеке раскаты грома Среди густой бессильной тишины, И стены моего Иерихона Стоят доселе не сокрушены. Я в их кроваво-красных кирпичах - Дотронься ко мне кончиком меча.
Обещай, что закроешь глаза, в час, когда смерть придет за мной. Спрячься в угол, дай волю слезам, только накрепко дверь закрой. Не геройствуй, не бей в набат, рот холодной рукой зажми. Я клянусь, что пройду через Ад, через Рай. Всех дорог Земли, Пыль в ладони свои соберу, солнце рыжее, твою грусть. Пусть я здесь и сейчас умру, все равно за тобой вернусь. Не смотри. Позабудь. Не будь тем, кто так и не смог простить. Время - олово, время - ртуть, в сердце вшитая серая нить. Никогда не дерись с судьбой, из-за горстки сырой земли. Подчини свою дикую боль, полюби ее и прими. читать дальше Обещай, что не будешь смотреть, когда пули свинцовые, в грудь безобразную, глупую смерть, проведут. Навсегда забудь, что ты был там, что видел, знал. Если веришь в богов - молись, Если веришь - так жги сандал, Отсуди мне последнюю жизнь. Изгоняй меня, как чертей, изо всех уголков души, для других согревай постель. Делай вдох. Выдыхай. Дыши. Обещаю, что всех врагов, всех чудовищ, всех злых зверей, уничтожу, и пепел снов, отмету от твоих дверей. Из-под серой могильной плиты, не достанет тебя мертвых вой.
Обещай только мне, что ты, не отправишься вслед за мной.
Здравствуй, сегодня я выйду навстречу тебе, Пусть ночь на дворе и затянуты тучами звезды! Ты мчишься на черном, хрипящим от злости коне, Смеешься, и ветер целует твои полуночные косы...
Полощется стягом потрепанный бархатный плащ, Расколотый рог у бедра бьется глухо, как серде. Последний Охотник ликуя проносится вскачь - И только глаза жжет, как будто насыпали перца.
По первому снегу за бликом бескровной луны По старым следам, по запретным и тайным дорогам Пойду наугад - до излома осенней судьбы, Шепча про себя имена позабытого бога.
Сколько бы я ни прожил. Сколько бы я ни сбросил Желтой змеиной кожи В желтую эту осень - ... В окнах - шторма, не шторы! В доки - побольше лодок! Только момент и море, Только века и воды - Это основа. Все мы - Листья - второстепенны. Помни: вода и время Крошат любые стены. Будем взлетать и падать! Сбрасывай груз, как в море; В высь, налегке, бумагой, Рвись - на момент и море!
Посмотри. Это мы. Между нами - дверной проем, Между нами - завалы лжи и дешевой лести. Сфотографируй нас вместе - и мы никогда не умрем. Сфотографируй нас так, будто мы - еще вместе.
Через двор на пажити в поисках летней пищи Ясный товарищ дедушка месяц на пепелище "Ростсельмаш" ископаемый липкое мотовило в тёплом тумане августа охолонясь уронил, о, балка в тёмной низине, извилистая осока полевые цветы, как звонок закатившегося востока Солнце садиться на вилы торчащие из груди отрока, на черенке сорока. Между стволов отступивших словно на шаг назад в перемолотых избах гаснут огни. Висят приоткрытые ставни как слипавшиеся ладони в темноте, где шевелится лишь похрюкивание поросят
Нейсмит - это маленькая дрянь с мозгом, укрощать бессмысленно, пороть поздно (с)
На мотив песни Волкова "Выхожу ввечеру с пулеметом"
Песня про косплеера
Выхожу по утру с сигаретой На родной застекленный балкон. Снова кофе мешаю с рассветом, Прогоняя несбывшийся сон.
Не дрожи, друг, как в лютую стужу, Я дошью к выступленью штаны! А ремень тебе будет не нужен, Знаешь сам, они в бедрах тесны…
Нет, увы, таких выкроек в «бУрде», Как рисует мангака-урод, Но зато по канону все будет, Пусть тебе ничерта не идет.
Припев: Бывало братцы хуже, недели три не спал, И к платью, в первом блоке, кулису приметал! Сдавали, братцы, нервы и брали города! Пришил рукав я верно, но снова не туда…
Снова встану над выкройкой раком: Как же это сметать, ё-мое! Эту тайну покрытую мраком, Я открыл – кто рисует – не шьет!!!
Вот последнюю вещь дошиваю, Близок, близок торжественный миг… С воплем матерным вдруг вспоминаю, Не пришедший с е-бея парик.
Я свои отращу и покрашу, И на гвозди сумею завить. Знают пусть, что косплей made in Russia Только лени дано победить!
Припев: Бывало братцы хуже, недели три не спал, И к платью, в первом блоке, кулису приметал! Сдавали, братцы, нервы и брали города! Пришил рукав я верно, но снова не туда…
Шрамы-росчерки Рваные сухожилия Череда вывихов Переломов, разочарований детских Ничего страшного Разве что мило Иногда вспоминать О сломанном правом запястье Или паутине трещин в ребрах Как о настигшем ненастье Жизнь будто пишет на мне свою историю Известным способом Словно тело мое – это Лист бумаги, еще не скомканный Но заботливо вставленный В старый «Ремингтон» И вот-вот будет заполненным Предложениями С ремарками-поправками-исправлениями Длинные полосы на спине И белый почти седой висок Чуть было не было Вот тут на животе Но к счастью все обошлось И бесконечные растяжения Как восклицательные знаки Нелегко бывает авторам Создавать шедевр. Но мы терпим, вот они мы Нате. Пишите, рисуйте. Исправляйте. И продолжайте. Не останавливайтесь, создавайте.
Слушай, сколько еще людей, не способных меня любить? Не способных меня оставить у широкой, пустой стены, Не способных сказать в лицо, что хотели меня забыть, Потерявшихся среди масок бесконечной своей войны.
Не способных сказать «пора», обескровленных этим миром, Умирающих в темноте опостылевших лабиринтов, Мной кормивших свои мечты, как засохшим швейцарским сыром, Не нашедшие меж плюща фиолетовых гиацинтов.
Слушай, сколько еще таких, пьющих душу мою со льдом? С разноцветными ярлыками, от святого до подлеца, Не способных меня измерить, чтобы все записать потом, И учить, как не надо делать, не спадая уже с лица.
Сколько жить мне еще, и верить в бесконечную твою мудрость, Собирать из осколков вечность, и себя из упавших крох, Мне не то чтобы надоело, только есть небольшая трудность: я хочу получить ответы. Почему ты молчишь, мой Бог?
Говорят, эта боль — это просто моя болезнь, на манер воспаления печени и простуды. Как сказать, объяснить, что жива и в сознаньи здесь потому, что лишь ты вынимаешь меня оттуда,
из кошмаров и снов, из холодных моих стихов, из безверия. Бог это тот, кто смеется с крыши. Я дурной человек, да и, в целом, поэт плохой, будь, пожалуйста, той, кто меня через ветер слышит,
через шум городов. Покаяние как рецепт. Приходить и к рукам приникать пересохшей пастью. Я не верю в конец, потому что совсем в конце, мы не станем сильней, лишь озлобленней и опасней.
Ну а я все пытаюсь нас к свету наверх тащить, наплевав, что нутро предынфарктно под осень ноет. Но от слов твоих бьется на мелкие части щит, и во сне настигает и давит на грудь апноэ,
и доверия нет. Только волчий звериный вой, через страх, через крик отдавая себя всецело. И я все еще здесь, в твоих мыслях, я твой конвой, я голодная тень, я держу тебя на прицеле.
Не умея прощать, не умея пускать из рук, не надеясь на время, которое будто лечит. Я сломаю тебя, я войду в твои сны к утру, вот увидишь, мой свет — и тогда тебе станет легче.
Третий год я брожу по космосу, среди старых, задумчивых звезд. Ищу путь к твоему острову, как слепой потерявшийся пес.
Где-то там ты, моя сверхновая, из хвостов комет, рыжий костер, Разжигаешь, и в сердце полое, льешь огнем подогретый ликер. И укрыть бы тебя, да нечего, мне накинуть на плечи твои. Лишь фонарь в руке, свет изменчивый, сыплет в черную бездну земли. читать дальше Я сегодня дошел до города, что стоит в тех безумных краях, Где замерзшие, мертвые вороны, словно сфинксы, сидят на дверях. Здесь все плавает в невесомости, во вселенском, гигантском котле. Знаешь ты, что такое беспомощность? - Я и сотни дорог в темноте.
Где искать тебя? Где ты прячешься? Дай мне знать, на какой частоте. Ты в небесных реестрах не значишься, нет тебя на библейском листе.
Я спросил у Петра-апостола: ''где укрылась моя печаль?'' Он ответил: ''в глубинах космоса, из гранита лежит скрижаль. Есть на ней имена и отчества, тех, что выбрали темный путь, свою смерть повстречав в одиночестве. Но отыщешь, так не забудь - Прикоснувшись к неприкасаемой, обернешься одним из них, позаброшенных небесами, И все боги оставили их."
Третий год я брожу по космосу. И ищу тебя третий год. Ты впечаталась до надкостного, твое имя во мне живет.
Где же там, ты, моя сверхновая, в пустоте разжигаешь огонь? Подожди, твое сердце голое, скоро я отогрею собой.
Ни "меня", ни "нас", ни претензии на существование. Убивает дыхание короткими замыканиями И заходится в бешеном пульсе, с отдачей в висок. Я закрою глаза, на счет три я нажму на курок, И с коротким щелчком разлетится из дула раскаяние, Мне давно наплевать, и пускай я умру непокаянным. Развороченных мыслей следы в отражении глазниц, И с высоких столбов рвутся дюжины серых птиц, Собираются в узел под сердцем, на уровне взгляда. Вроде, так далеко. Но обманчиво близко, и рядом, Заломив на судьбу, и забив на чужое влияние - Ни "меня", ни "нас", ни претензии на существование.