Когда доходит до общения, я становлюсь вообще не я.
В чашке, айсбергом — пакетик, сонм чаинок в глубине, Им вторично участь светит послужить заваркой мне, Исходя теинной кровью под напором кипятка. Сон прогнать от изголовья шансов нет наверняка? Есть! Поскольку на примете искушение одно: Взять за вервие пакетик, раскрутить и — за окно...
И вместо того, чтобы спать, опять что-то пишется-чертится)
Зажигая лампу для чернильных сказок, ты не веришь в чудо, что хранят страницы. Этот город душит, петли или цепи, этот город — клетка для бескрылой птицы. Создавал легенды, что срывали слезы или громких смехом рассыпали звезды. Детские ладони собирали с пола, жаль, что многим взрослым не хватает роста.
Ты давно не пишешь — чудо не прокормит, не сотрет кредиты, не пришлет банкноту. Философский камень брошен под ногами, но тебе за счастье - выспаться в субботу. На дорогах жизни вырастают знаки, жаль, что все по смыслу отрицают скорость. И нельзя, как сердце, ускоряться в ритме, либо жать на тормоз, либо рухнуть в пропасть.
Ни плясуньи-ручки, ни затертых клавиш, лишь обрывки мыслей под почтовой маркой. Но завидев почту, оставляешь письма на шершавых листьях в пожелтевшем парке. И захлопнув двери, да в пустой квартире, на полу бродягой - за осколок ласки. Чтобы нечто больше, чем набор отказов: «Не формат!», «Не будем!», «Мир не ценит сказки».
И когда осталось ничего, чтоб выжить, чтобы билось сердце, чтобы вздох под ребра, Ночь задушит солнце и погасит лампу, и отравит душу, как ужалит кобра. Ты забыл, что в полночь оживают грезы, и не знал, что где-то не уснул ребенок. Он читает сказки и живет надеждой. Он нашел конверты среди листьев клена.
Знает автор лишь только один, где у сказки (счастливый?) конец, ну а ты здесь лишь Шут, лишь Глупец, но она вся-тебе, погляди.
Все что нынче внутренне плавится и кипит Отольется в стынущий монолит, Я его раскатаю в проволоку, в слова И в рисунки, где я - с тобой, и где я-жива,
А потом делов-то: метафор горсть, Чтобы никто не узнал, кто- вечерний гость, Ну и пара мечтаний-камней неграненых. И циничности - спрятать слово "влюбленность".
До тебя, впрочем, вряд ли и донесу: Проще же прямиком на народный суд, Да продать за парочку теплых взглядов... А куда еще, коль тебе-не надо?
А жизнь состоит из чужих зарисовок, нарезанных букв с цветастых страниц, из мнений, быть может, бесценно-дешевых, из глянцевых фото на тысячу лиц, из серых подъездов и путаных лестниц, прокуренных лифтов, летящих на дно, из вечно бегущих куда-то прохожих, не вовремя гаснущих бледных окон.
Когда неустанно спешишь дотянуться, сорвать, как воришка, еще один взгляд, чтоб греться ночами в бетонной коробке, тайком доставая в ночи наугад. Лелея в груди под замком своих мыслей, добавив цветов и умножив на сто, вживлять в себя искру неясной надежды, что новая встреча была не пустой.
И всё ж понимаешь, что нет, не бывает, совсем не похожи, как солнце и дождь, соседи, игравшие в детстве с котенком, сегодня не больше, чем «Здравствуй, Алёш!». Она убегает стремительной тенью, влекомая солнцем больших городов, не веря, что раньше взбиралась на крыши, чтоб комкать в ладонях куски облаков.
А жизнь состоит из утраченных чисел, потерянных пятниц, залитых тоской, из беглых недель и июльского зноя, что был похоронен в пыли городской. Все чувства швырялись в еще одно завтра, чтоб ночь напролет составлять диалог, в котором сумеешь девчонке из детства, сказать, наконец-то, всё то, что не смог.
- Кажется, что умираю, - говорю я скептически, смотрю на милую леди, что подходит ко мне, улыбаясь. - Ты выдержишь всё стоически, - скалится она, я фыркаю и тушу сигарету, когда небо не выдерживает и падает, ломаясь.
- Задело обломком? Ага, такого заденет. Было бы грустно, но это такая шутка. - Ты уже умер. Сердце твоё леденеет. Да я сейчас оглохну от его стука.
Можешь считать меня хоть ящерицей, милая леди, Я от этого не отращу хвост. Но стук становится тише - или слишком громко кричат соседи? И я упорно контролирую рост волос.
Потому что я не хочу видеть эту издевательскую улыбочку - Никаких метафор, ма шер. - Слушай, а давай повесим хотя бы ширмочку, Чтоб тебя не будил свет фар проезжающих мимо машин?
Нет, мне так нормально. - Хватаешься за внешний мир? Похвально. Боишься находиться в темноте? Вдруг там свои? - и хохочет. А я действительно вскакиваю среди ночи.
В холодном поту. - Тише. Станет легче. Ну, ты знаешь, поутру.
Я перестал видеть в её словах бесконечную издёвку и начал замечать свою злость. В конечном итоге: от собственных демонов бегаю слишком долго, постоянно болят ноги, А ещё, если и было какое-то проклятие, то оно уже сбылось.
читать дальше- А ты находишься в аду, пока не принимаешь свою беду, Пока стремишься к воображаемому раю - считай, что уже за краем. И падаешь в бездну.
Всё это бесполезно.
Я по утрам завариваю ароматный чай, открываю окна, чтоб было свежо. Я всё сталкивался с собой невзначай, а потом перестал отталкивать.
Вот смотрю на "живых" и "правильных", Думаю: всё хорошо.
Когда доходит до общения, я становлюсь вообще не я.
Осатаневший от дневной жары посёлок входит в сумерки, как в воду, и остро пахнут сонные дворы крапивой и шиповником. В угоду знакомой поэтической строке над булочной висит калач из жести; дописываешь фразу в дневнике едва не подвывая. Без известий из мегаполиса — не благодать: ни речка, ни костёр, ни рёв мотора... сидишь, сопишь, на палец крутишь прядь и чувствуешь себя влюблённой в город. В котором, сжатом в троеточье комнат, по сути та же матушка-тоска: тебя не ценят, о тебе не помнят... но как-то всё привычней, а пока лишённая свободы интернета, сбиваешь ум о пасторальный быт, идёт к концу беспечнейшее лето. Под перманентным знаком «Если бы...»
Перейди границы как Рубикон, выйди из системы – выруби комп, может быть, получится не тайком, а как будто ты не шутя живёшь. Перейди границы сего числа, встань, как будто совесть твоя чиста, не считай, в особенности до ста, и вонзи не слово – хотя бы нож. Нет, не надо словом, возьми стилет. На семь бед – ты знаешь, один ответ, а острее лезвия слова нет – похвальба ораторов, вздор и фарс. И «убитый» словом тебя убьёт, и вернейший слушатель предаёт, не растает даже сердечный «лёд». Тайны сохраняет лишь только фарш…
Перейди границы, встань и бей, так, чтобы не стоны, а хруст костей ублажал твой слух, а тела людей будут верно тайны твои хранить. Перейди границы своих имён, встань, редбулом солнечным окрылён! Умножая верность со всех сторон ты узнаешь, как это славно – бить.
Верности и смерти одна цена, даже лёгкий камень достигнет дна, а слова придуманы чтобы гнать тех, кого ты взглядом повергнешь ниц. Пусть звенит не голос твой, а металл…
Да, ещё послушай, хочу, чтоб знал: надо, чтоб ты сам себе верным стал, чтобы совершить переход границ.
Я открою окно. Мир из окон открытых соткан. И из каждого смотрит наружу чужая тьма. Каждый день открываются новые, новые окна, и сегодня я окно открываю сама…
…Мир за окнами жил, по дорогам гремели колёса, люди жили за окнами, жили разгульно и впрок каждый день, а потом кто – наутро, кто вечером поздним возвращались домой, в уютный и свой мирок…
Так и было всё, пока не закончился воздух, тот, что был, не отравленный, не превращённый в яд… Время не бежит, только тает и тает воском, ну а дома вместе со временем таю я.
Мы забились в дома, там, где воздух ещё остался, а за окнами ныне гуляет лишь только смерть, и она летит в искромётном изящном танце, словно время. Но то – уходит. Уже на треть наш закончился воздух, отмерянный каждому строго, и спирает грудь безвоздушье, гремит в ушах… Открываются окна. Всё новые, новые окна… Открываются окна. С надеждой: «Ещё! Дышать!»…
У меня надежды нет, но свербит усталость. За окном – не улица, океанское дно. Воздух вышел весь, его почти не осталось, и сегодня я открою своё окно…
Когда по утрам просыпаешься умирать, когда «блин» - всего лишь прикрытие слова «б*дь», а твоя душа забивается под кровать, и не кажет нос – то запомни: люди где-то ещё живут, создают уют, и просто так – создают, и поют под гитары и комариный зуд под панно из звёзд. Если из зеркал смотрит хмурый, угрюмый сыч – домосед, который пытается всё постичь, и боится дичи, становится сам как дичь – посмотри в окно, там на улице – воздух, свет и смеётся даль, мимо ходят люди, топчут седой асфальт, и под уличную гармошку танцуют вальс, пьют коньяк, вино…
И не спрашивай, чем ты хуже, Нам ли знать? Ты давай, доедай свой ужин, Ложись в кровать
Как выжить мне в мире горячечных тел и сердец? Я толстым бельчонком пытаюсь в колёсике бегать, И снова рисую красивый, локальный пипец Для альтер-…банального эго. Всего лишь для эго-…
Я снова рисую, рисую… Бывает порой, Бессмысленным бешенством строится новый сюжет, И рушится сразу, меня погребя под собой. И рушится сразу, как будто расстрелянный строй Враждебных солдат. Будто злобный, короткий ответ…
Слова не дошли до бумаги, рука – до пера. Проиграна песня. Простая, пустая игра.
Не сиди у окна, не глазей на полночную даль. Надевай свои старые джинсы, кроссовки и — в путь. Да, ещё старый плеер включи и пусть вьётся асфальт Серой кошкой у ног: мол, хозяин, меня не забудь! Не смущайся, не бойся — тебя не оставит Луна, За собой позовёт, проведёт на поляну в лесу. Там, где стрелкой минутной навеки застыла сосна, Слушай музыку леса, внимай ей, себя позабудь... От росы на траве поднимается лёгкий туман. Ты дыши этим воздухом — полною грудью дыши: Запах трав и цветов... И ты будешь и весел, и пьян, И пускай позади остаются домов этажи. На рассвете шагни ты тихонько навстречу заре. Ветер ласковый тронет внезапно вихры на лету... Ты поймёшь, что закончилось детство и ты стал взрослей. Что сегодняшней ночью подвёл ты под детством черту.
...Ты не верь говорящим, что нет у дороги конца. И однажды, пройдя через сотни иль тысячи стран, Ты окажешься дома, опять у родного крыльца, Там, где ночью когда-то завёл ты с Дорогой роман.
Когда доходит до общения, я становлюсь вообще не я.
Девочка, время яблок ещё не пришло. Но что-то уже, гвоздём о стекло, скребётся в тебе и идёт на принцип, добавляя в образ прекрасного принца крови и молока. И он бы обнял тебя, но пока сам ещё не понимает как, и зачем, и к чему вам это. Он ещё — со страниц, с кинолент, из снов, в шелухе из самых красивых слов задолжавшего урне перо поэта. Но уже придуман, уже отлит в затмевающий прочее монолит. Не противься странному, пусть болит. Главное — изменись за лето.
ровно в 14.30 по московскому времени она открывает двери и выходит в направлении, пока не определённом. а где-то идёт поезд. в пыльных вагонах скучают люди, разгадывают сканворды, впускают в приоткрытые окна гудящий воздух. где-то идёт поезд. те, кто внутри, дожидались его с надеждой, собирали в путь чемоданы с одеждой, сумки с едой, наставляли глупых детей: "сядем в вагон и поедем в другое время." где-то идёт поезд по гладким рельсам. где-то идёт поезд. его дождались те, кто хотел оставить привычное, пыльное, затхлое. она идёт по дороге в нелепых ботинках и ищет среди множества запахов запах мазута, песка и прибрежной тины. в этом городе на перила мостов не садятся голуби. в этом городе реки стесняются сами себя. она идёт по этому странному городу на запах, который мерещится ей опять, и когда остаётся пара шагов до чугунного чудища - до рельсов, висящих в воздухе над рекой, - она ложится в траву, и ей на минуту чудится тело драконье, покрытое чешуёй. а это идёт поезд к чужому дому, зелёным боком гремит, обгоняя ветер, проходит. она на рельсы кладёт ладони, они горячи. и она понимает, что в целом свете нет ничего честней и страшней дороги, а нелепая обувь, как правило, самая прочная. и она встаёт на шпалы, как будто пробует тело на верность, и делает шаг... ...а ночью где-то поезд, идущий "в другое время" сквозь тёплый, густой и ласковый летний мрак, решает, что он - дракон. и ползёт в овраг.
в каждом моем "уйди" было тысячи "не отдам", в каждом моем "прощай" десяток "молю, не слушай". если б я был священник, то ты - мой храм, мой личный бог, очищающий душу.
если по правде, я всегда боялся потери, я не спал по ночам, когда капал дождь, мне казалось - не стану верить - ты уйдешь, непременно уйдешь.
мне казалось, (от встречи к встрече), что все нужно мне одному, что тебя все на свете калечит, и я верный путь лишь к тому.
мне казалось, но я не верил, что не может без дыма огня... никогда не открою двери. ты ушел раньше, чем я.
Я собираю красные яблоки - с неба упали вчера, на заре. Зерна в ладони - истинной правды. Тайное явным станет везде. Лжешь ты любимому или товарищу, ложь не растает, слово - не снег. За плутовство жизнью расплатишься - станет минута считаться за век.
* Вот человек шагает, шатаясь, китель повис на худых плечах. Солнце палит, улицы плавясь, тонут в неласковых, жгучих лучах. Был человек отважным солдатом, преданным сыном родной земли. И лишь однажды солгал он брату, младшему брату солгал из любви. Шел бой отчаянный, жаркий и муторный, многие пали от рук врага. Только на поле маковом утро, сизым туманом плыло в облаках. На поле том были два брата: младший, и старший - еле живой, Раненый пулей свинцовой, проклятой, пулей безумной, сталью слепой. "Младший, не бойся, брат мой, не бойся. Как на собаке, на мне заживет. Брось это войско, проклятое войско. К матери в дом воротись, идиот. читать дальшеХватит храбриться, пытаясь сражаться, руки твои - моим не чета. Хрупкие, тонкие, слабые пальцы. Горе мое, брат, ты - беда. Я обещаю - приду к закату. Больше не больно. Довольно, иди." Так человек лгал любимому брату. Зная, что не доживет до зари. Он бы и умер, спокойно и тихо. Только за ложь бог велел заплатить. Ветер скулил и кружились вихри. Некуда, не к кому больше идти. Яблоки катятся, красные яблоки. Алые маки да кровь на траве. Нет тебе места у Бога и дьявола. Вечно скитаться по миру тебе. Так и шагает он, неприкаянный, людям не видим, не слышим зверям. Город пустой да стены каменные. /Брат, где отыскать мне тебя?/
* Вот человек идет неуверенной, тихой походкой, вдоль быстрой реки. Бьет три часа, говорят - время зверя. Месяц на небе. В траве васильки. Был человек никудышным солдатом. Пули не слушались, руки тряслись. Но лишь однажды солгал он брату, старшему брату солгал из любви. Когда теряешь любимого самого, верного друга и близкую кровь, то проклинаешь ад, небеса, море и землю, смерть и любовь. Ты обещаешь невыполнимое: ''брат, я клянусь, что оставлю войну. В дом ворочусь, в дом наш родимый. Мать не оставлю, не брошу одну." Он обещал. Только местью отчаянной, был ослеплен, потерял покой. Брата оставив в предсмертном молчании, неба не видя, бросился в бой. "Они убили его, понимаете? Дай же обойму! Мне больно, пойми." Знали, что дров не шутя наломает, но в стан врага не пустить не смогли. Так и прошло: пулемет, амбразура. Сам виноват, да и черт бы с тобой. Был идиот, да и пуля - дура. Жаль был мальчишка, совсем молодой. Он бы и умер, бесстрашно и глупо. Только за ложь бог велел заплатить. Ночь над рекой, не наступит утро. Некуда, не к кому больше идти. Яблоки катятся, красные яблоки. По полю, да исчезают в траве. Нет тебе места у Бога и дьявола. Вечно скитаться по миру тебе. Так и шагает он, в одиночестве. Людям не видим, не слышим зверям. /Брат мой, когда все это кончится? Где мне найти в этом мире тебя?/
* Я собираю красные яблоки - с неба упали вчера, на заре. Вырву ростки истинной правды. Тайное - тайному. Правду - себе.
Знаете, чем рок-н-ролл отличается от джаза, чай от кофе, а фотография от текстов? Рок-н-ролл, чай и фотография - это удовольствие, а кофе, джаз и тексты - религия.(с)
Уходи, не бери вещей да не жди беды, Ведь любая беда обойдет тебя за версту. Не гадай, как найти среди тысяч свои следы - Семь тропинок в одну сплету, для тебя сплету.
Расстелю под ногами дорогу, что всех ровней, Проведу сквозь огонь, и крики, и визги пуль, Сквозь череду лихорадочных душных дней... Послушай, куда я тебе обещаю путь:
Туда, где поет средь полей ледяной ручей, Алые маки вечерним костром горят, Звезды ночами как миллиарды свечей Луной убаюканы, крепко и мирно спят.
Там небо горит, отражая солнечный жар, А не всполохи взрывов, сжирающие конвой, Ветер танцует в рощах, смешлив и стар, Пахнет не кровью - росистой степной травой.
Уходи, не бери вещей да гляди вперед, Как бы ни грохотало, ни плакало за спиной, Туда, где ревущий в небесной тиши самолет Просто кого-то везет домой.