Взглянуть на тебя, в твои бездонные – шагнуть на тонкий лед, шагнуть немного, неосторожно провалиться в ледяную воду, рухнуть без воздуха, обжечься холодом. Ну что ты так на меня смотришь? Ты же знаешь, кто мы друг другу - посторонние. Да тут даже «мы» нету, есть ты и я – абсолютно равнодушные. Но я не могу, рвусь вперед, молча кричу. Я не могу не смотреть тебе в глаза. Я смотреть тебе в глаза не могу. Я хочу провалиться под лед, я хочу пойти ко дну. Я хочу, чтобы течение разбило меня о камни подводные. Я же не целая, склеенная, много ли мне... Я во сне чувствую, как мне не хватает тебя, как мне не хватает воздуха, захлебываюсь ледяной водой, холодной жизнью, одиночеством. Я бы хотела… Хотела бы очень. Но. Лед огорожен надежно. Знаки предупреждающие ладонью толкают в грудь. Шлагбаумы останавливают, говорят громко держать дистанцию, быть осторожнее. Надвинь обратно солнцезащитные, поставь свой будоражащий взгляд на предохранитель. Мне умирать утомительно нежно захлебываясь тобой не в этом сезоне. Не в этой жизни. Адье, дорогой. Будем случайно знакомы, убиты, также скоро забыты.
Почему-то ноябрь лидирует в топе бесконечных раскопок с названием «Было». Я как спятивший к черту фанат-археолог, наглотавшись земли, задыхаясь от пыли, Достаю из гробниц своей памяти имя, диалоги, улыбки, давнишние встречи, И смакую с лицом дегустатора ядов, успокоив себя: что не травит, то лечит.
А каким был тогда бесконечно влюбленным, как доверчивый пес, увивался за лаской, как был глуп и беспечен, совсем как мальчишка, не заметивший грань между жизнью и сказкой. Подражая аляпистой русской матрешке, для тебя изменял своё «я» постоянно. Я могу быть таким и таким — посмотри же! Ты смотрела и вновь находила изъяны.
«Недобог», «недодруг», это вечное «недо», мой упрямый ярлык — не стереть, не отклеить, Лишь в тяжелые дни дозволялось быть ближе, целовать тебя в лоб, убаюкивать в пледе, Чтоб за россыпью слов, ты опять сомневалась, примеряла, как платье, что вряд ли наденешь И бросала на пол: не моё, не подходит...
Перед сном и особо впечатлительным лучше не читать...«Милая! Умоляю…пожалуйста, сгинь!» – кто-то в ночи кричит, изойдясь от крика… Слышишь, по улицам тихо – шаги, шаги… Это за Орфеем пришла Эвридика. Что ж, принимайте гостью, земля… трава… Впалые щёки долго не знали солнца. Что ж ты, Орфей, так бледен? Не ты ли звал? Думал ли ты, кто в итоге тебе отзовётся из полновластной тьмы, из глухих миров, из-под земли, что веками копила влагу…
Голос Орфея хорош, но закон суров.
У Эвридики кожа белей бумаги, у Эвридики пятна ползут по лбу, волосы выпали, голос глухой и сиплый… Арфу свою ты брось, растопчи, забудь, бедный Орфей! Тебя покидают силы…
Бедный Орфей… Ты всё же её узнал. Полуистлела плоть у твоей невесты, нос отвалился, страшен её оскал… Бедный Орфей себе не находит места, мечется, точно заяц, меж двух волков – мраком могил и сладкого прежде ложа… Бедный певец к такому был не готов, клятвой любви он теперь, точно конь, стреножен.
У Эвридики тускло блестят глаза, и утончённы, как прежде, её манеры. Ты молодец, Орфей, не смотрел назад. И не смотри: там, за вами – глухие недра, голос твой эхом там до сих пор звенит и вызывает призрачные обвалы…
Спит Эвридика. Рядом с тобою спит. Спи и ты, вспоминай, как она целовала…
Кругом одни засранцы, включая Гильденстерна с Розенкранцем.
Осень перевалила за середину, стали рельефнее, четче, темнее дома. Сумерки раньше, и красит лиловым и синим их подступающий влажно и мягко Самайн. Стали слышнее шорохи: ветер лижет окна, где-то звенят бубенцы тугие. Близится время, когда становятся ближе наши за грань ушедшие дорогие.
Мертвые – это не те, кого нет совершенно. Мертвые – это те, кто ушел далеко – так, что уже не достанешь во тьме замшелой. Канешь, погнавшись, в туманное молоко. Кто-то – из тех, за кого уже пьют без звона, кто-то однажды ушел, не вернувшись назад. Кто-то, вроде, и ходит, но – незнакомы, неузнаваемы больше его глаза.
… Эрик четвертый год уже ходит в черном. Эрик четвертый год говорит друзьям: «Рэй умерла. Я тогда за каким-то чертом уехал на день. Во всем виноват я. Я, возвратившись, искал ее две недели. Понял не сразу, что больше ее нет – только когда рыдал у ее тела, влажные листья по ветру летели, летели, в воздухе оставляя свинцовый след».
Эрику рекомендуют таблетки, йогу, кто-то нашел для него недурного врача. В общем, считают, что справится понемногу, вроде полегче стало, не так горяча эта тоска в глазах – пошел на работу, даже какая-то девушка, вроде была. Рэй? Танцевала в каком-то клубе в субботу, что ей случится, конечно, не умерла.
Эрик все пьет да глядит на ее фото, где у нее в глазах густая смола.
… - Нет тебя больше, нет тебя в этом мире, нет – я четыре года искал и звал, по подземельям метро, коммунальным квартирам, даже спускался в какой-то черный подвал. Нет тебя, нет. Я видел твое тело. Видел твой умерший остекленевший взгляд. Милая, я за тобой бы спустился в ад – кто бы лишь подсказал мне, как это сделать.
…. Красные листья летят по черным дорогам. Ветер поет под окнами, ищет щели. Умерших и ушедших – не кличь, не трогай, пусть они будут в покое своем священны. Разве что в ночь Самайна зажги свечу им, на ночь в бокале оставь вино. Так они, может статься, тебя почуют и поглядят недолго в твое окно.
- Холодно. Что-то жуткое в заоконье ходит и ходит, скребется в окна мои, плачет, рычит, стучится, воет и стонет и источает запах гнилой земли. Рэй, приходи ко мне – поболтать, согреться, да, по вот этому призрачному лучу. Рэй, посмотри. Я взял свое сердце и из него сотворил для тебя свечу.
Люто бесится кровь в предвкушеньи Большой Охоты. Бес стучится в ребро, бесу ведомо - что ты - кто ты. Нюхай воздух, вей сеть в дебрях гулких кварталов людных. Я позволю тебе посметь быть всесильным и абсолютным. Стрелка сделает шаг, магистрали укроет пудра. Я позволю решать на чьем горле сомкнется утро. Слышишь, роги вопят, над кострами туман клубится ? Уходи второпях, я сегодня не друг - убийца.
Я родом оттуда, где дом был щитами украшен И где алфавит заменяли десятками рез, Где высились замки со шпилями каменных башен И рыцари бились друг с другом за землю и крест.
Где круглыми входами в плитах зияли дольмены, Где охрой, как кровью, окрашены днища могил, Где мир был велик и богатства в нем было без меры, Где север Европы не знал человечьей ноги.
Где камень за камнем веками росли пирамиды, Где солнцем был бог и где богом был правящий царь, Где грозные армии шли к покорению мира, Мечами стирая державы с земного лица.
Где мудрые греки под сенью олив говорили, Где руки незрячей богини держали весы, Где в теплом хлеву пеленала младенца Мария, Где с храмовых фресок смотрел человеческий Сын.
Где пела девица, тоскуя о сгинувшем милом, Где яркие сани неслись, утопая в снегу, Где все это было реальностью, смыслом и миром, Которые вынуть из сердца уже не смогу.
Осень вокзал укутывает в дожди, Гладит любовно северными ветрами. Я обещаю - вернусь к тебе. Только жди. И на пути, между болью, людьми, зонтами,
Будто живые движутся поезда: Фыркают, ропщут и всхрапывают ретиво. Я обещаю - тебя не найдет беда. Только тепло одевайся и будь счастливой.
И по ночам не ходи в магазин одна. Пой, веселись, отвечай на чужие письма. Я обещаю - вернусь к тебе. Навсегда. Будь в моей памяти, будь. Просто будь и снись мне.
Сначала больно - потом привыкнешь бумагой рваться под хохот ножниц. Не замечая усмешки лисьи его несчётных богинь-наложниц, Давясь служанок привычной лестью и зябко кутаясь в атлас платьев, Бояться ложа, как страшной мести, как-будто хочет тебя распять он.
Сначала больно - но станет легче. Тебе на диво к лицу корона. Быть в клетке запертой птицей певчей - цена за близость венца и трона. Но перстни, пальцы твои сжимая, вливают в жилы могильный холод. Зачем ему ты нужна - такая? Король так молод... Бесстыдно молод!
Прекрасных фрейлин цветные стаи вокруг него - выбирай любую. Не плачь, не хмурься. Печали старят. Не важно, с кем он, кого целует, Тебе корона к лицу на диво! Тебе на диво к лицу сапфиры! Учись быть гибкой изящной ивой. Учись быть гордой и очень сильной.
Сначала больно - но стиснешь зубы, перенесёшь, обернувшись сталью. Король - надменный, бесстрашный, грубый - перед тобой семенит шакальи И пресмыкается, словно нищий, проворовавшийся проповедник. Скрываешь смех за приёмом пищи. Ты победила.
— Святой отец, я охуел. — Спаси и дай пизды тебе господь.(с)
"Мир,в котором..."
Мир делится на «Живущих «В»» и «Живущих «Вне», На рожденных в рубашке и невезучих вдвойне. На тех, кто ходит в красных кроссовках и в белых туфлях. На читающих по глазам и текущих ртутью.
На тех, кто привычен к Законам, И тех, кто Меняет Все. На таких, кто с рождения – Лев, кто – Рабочий Осёл. На Знавших Свои Имена – и Оными Заклейменных. На пришедших Впервые Сюда – и на Перерожденных.
Мир делится на Смотрящих Ввысь и Глядящих в Твердь, На тех, кто топит страдания в чае, а кто – в вине. На тех, у кого жизнь слаще, и тех, у кого горька.
Видишь, луна наклоняет лик, катится. Слушай, если умрешь, кто тебя там, вдали, хватится? Ночь ест звезды с ножа, холод воздух кроит, стелется. Грейся-грейся чужак, коль тепло на двоих делится. Я узнал мир нагим, я прорвал эту сеть ловчую. Мы для них не враги - шерсть на тощих боках клочьями. Против сомнищ солдат - стая драных немых беженцев, Но я видел закат, что у неба в руках нежится. Я тебе объясню, как живется с нутром вспоротым. Грейся, выбрось броню, один миг на двоих короток. Тени встали на след, ветер пахнет огнем истовым. Я навечно в числе тех, кто пляшет под бой выстрелов. Обратиться ли в схрон безобразных вершин зодчество... Ты споешь мне, Сион, если время решит кончиться?
Эм... не уверен, что подобное разрешено здесь, но не могу не поделиться =) (не сочтите за рекламу, пожалуйста) Предлагаю вам заглянуть на страничку Рины Сирин, замечательной сказочницы и поэтессы. vk.com/on_the_another_side Там пока всего 8 стихо-сказок, но они чудесны. Вы не пожалеете.
Не ходи по лесу в седой ночи, не ходи, когда дождь по лужам стучит, Не считай, что сможешь вернуться, когда за окном неясыть кричит, Не зови того, кто рассыпался пеплом, и если огонь у свечи чадит, Берегись углов, обходи стороной дворы и молчи. Молчи.
Не зови с собой, если темный поманит лес, не считай, что твой след исчез, И не верь, если скажут, что нет волшебных зверей. Ты же знаешь про этот лес Всё с тех лет, когда феи ростом с тебя в нем отплясывали полонез. Ты ведь помнишь? По осени, шепчут, гуляет бес,
Но ведь ты-то знаешь точно - не бес, не шабаш в старинном твоем лесу. Это те, с кем ты кровью смешан, танцуют. Их девы плетут косу, Их мужчины играют в карты, а ставка - жизнь. В придорожную полосу Снова бросят рубинов - брусники, клюквы, и на носу
Оттанцуют польку тому, кто позарится их забрать. Каждый год все так же. Тебе уже двадцать пять. Ты выходишь с ними в осенней ночи плясать. Ты рожден был Осенью и Темнотой, чтобы легче звать
Было тех, кто не верит им, но верит таким, как ты. Пред тобой всегда расступались любые кусты, Для тебя открыты тропы, и с высоты Ты не падаешь, а скользишь. Мечты
Слишком многих сплелись в тебе, а на сердце твоем и тоска, и боль. Каждой осенью снова колдует лес, по щекам снова льется соль. Твоя кровь и их перемешаны навсегда, а тебе пуще всего - оборвать года, Убежать отсюда, да жить посреди людей. Но таким, как ты, места нет в городах,
И ты Убегаешь снова в жестокий волшебный лес. Вот твой холм, и ведьмин круг не исчез. Звонкий смех и хохот встречают тебя опять, И впервые за четверть века ты будешь звать
В темный лес на самом восходе ночи - погуляем, мол, там,напророчим. И уже не будешь твердить, ни шептать, ни кричать, что есть мочи - Не ходи, не надо. И лес будет ждать, и ждать будет очень - Первой крови, что ты привел пред седые очи.
Берегись углов, обходи стороной дворы и молчи. Молчи. Ты ведь помнишь? По осени, шепчут, гуляет бес. Ты не падаешь, а скользишь. Мечты Снова бросят рубинов - брусники, клюквы, и на носу Первой крови, что ты привел пред седые очи, Ты рожден был Осенью и Темнотой. Но таким, как ты, места нет в городах, И впервые за четверть века ты будешь звать
Если не хочешь поверить В раскрытые руки, в раскрытое сердце, Больные глаза… В доме не заперты двери, Любовь тоже может когда-то приесться, Такси заказать?
* Если… одиночество стоит дороже, чем свора по следу, Если… я не знаю, зачем я остался… куда я уеду, Если… искренность чью-то считаю не ложью, а попросту бредом, Если… если так, значит, было и счастье. А горечи – нет.
* Если дни мелькают страницами книг – а читаю я быстро, Значит, мой проводник в междумирье опять поселился, Ночи делит со мной и дороги, а я с ним – мысли, Плащ, лежанку, искры костров, привычку молиться Темноте и луне… в тесноте вагонов метро, В неуютной тряске и треске рогатых «троллей», В паутинках взглядов и запахе антимоля, В отпечатках болезней и мерзостей. И покоя Не ищу, не хочу, слишком много, наелся! То ли Слишком страшно издохнуть в дрёме, у двери стоя, То ли голос на станциях глушит далёкий гром, Но не может совсем перекрыть дыхание ветра. Я всю жизнь принимал всех как есть, на шею и веру, Я устал заговаривать первым, прощаться первым… Потому – перестал. Надеюсь, что перестал.
Научись любить его в эпизодах. Откажись от главных ролей. Просто поправь ему воротник, Между делом спроси, как дела. Научись - пока он к тебе не привык. Научись - хоть уже привыкла к нему сама.
Научись отпускать его, закрывая дверь. Научись забывать тепло, разжимая руки, Чтоб минуты любви не стали годами муки... Научись... хоть и поздно уже теперь...