Она говорит: Не качай меня, не качай! Кровать - не мотор, не заводится с толкача. А мне - беспокойное дерганье целый час. И сам бы поспал. Всяко лучше, чем тут торчать. Она восклицает: На руки не бери! Я взрослая! Я сама! Мне шесть раз по три! И даже умение хныкать и истерить - во мне нынче древний продуманный алгоритм. Чтоб слушали лучше. Повелся, смешной, смотри... И просит не петь ей, и кукол ей не таскать, похожа на лучик, танцующий на носках. И карты - уже только карты в её руках. И так ли уже нужен я, раз помочь никак? Я молча сгребаю шляпу в пустой кулак. Встаю, недопивши чашку, из-за стола. Ну что же, дурак. Не заметил как подросла. Старею, быть может, быть может, на зренье слаб. Бреду за ворота, сажусь у больших камней. И плещется горькое море у глаз на дне. А дверь не закрыта и падает свет на снег. И слышно, как Соня бормочет слова во сне и тикает в такт чертов кролик с его пенсне. Она идёт медля, крадущийся робкий шаг. Колышутся стебли, от ветра звенит в ушах . Лицо виноватое, платье от слез мокро. Ложится в колени. Ладонь накрывает рот. Прости, выдыхает, знаешь, уснуть никак. Потом затихает, выплакав мне рукав... Вопит белый кролик, брегет уронив из лап. Секундная выгнулась, дрогнула, замерла...
Невесомое утро увязло в хмари, Как больной ребенок в ночном кошмаре, И снега сереют, сползая в лужи - Вот такая весна. Мне другой не нужно...
В духоте автобусной, скучной, длинной, Я не вижу лиц. Я смотрю на спины. И борясь с дурнотой, как с державным строем, Я не всем доволен, но так спокоен,
Потому что весна - это образ жизни, Новый день меня примет, в объятьях стиснет, Будут новые люди, другие речи, И не вечны тучи, а солнце - вечно.
Гору нужно мерить не её высотой, а тем, так ли она красива, чтобы привлечь дракона.
Утро стелется по ветру, Звезды в косы заплетает, Задувает угли в пЕчи Ветер. Холодно в берлоге. Свет размокшей кочерыжкой, С ночи очи не продравши, Все сопит озябшим носом: Как там утро-недотрога. Стелет, стелет вьюга угли По заснеженному небу, Да разнеженному утру Щеки холодит метелью. Хором воют, вместе рыщут Русые от снега волки, Будят, будят недотрогу. Ночь упрямо дует в небо, Инеем морозит уши, Укрывает одеялом: «Спи, не время слушать ветер, Тот худое надувает».
Холод воет меж костями. Скобы серого металла Ломят скользкими когтями В подреберье неба. Утро, Просыпаясь, чешет косы – Звезды падают на землю. Слезы тают в колыбели. В небе сон идет на убыль. В гневе ветра шепот света, Песни сов и крики чаек. Утро греет руки чаем – Очень холодно в берлоге.
Вот лето промчалось, сижу, отдыхаю В своей неприметной, далекой глуши, Где волки от страха всю ночь завывают, А демоны жаждут бессмертной души.
Мой замок стоит на окраине мира, Свинцовыми тучами скрыт небосвод. Я век бы провел у большого камина, Но я, к сожалению, спасаю народ.
А мог бы читать благородные книги Под ласковый свет догоравшей свечи. Пускай покрываются пылью доспехи, И тихо ржавеют на стойках мечи.
Но хватит! Кругом вероломные твари! Предатели, трусы, вампиры, враги, Крестьяне примчались с разбитой заставы, С одним лишь посланием - Милорд! Помоги!
И я одеваю стальные доспехи. И грозно кричу: "Где мой конь боевой?" "Друзья, приготовьтесь для новой потехи, Вы - демоны ада, скачите за мной."
"Мы будем рубить и разить до рассвета! Мы будем топтать их копытами наших коней, А те, кто спасется от нашего гнева, Еще пожалеют о доле своей!"
А раньше мечталось - речушка у дома, И вишня, что летом привольно цвела... Но если подумать, я ради народа, Готов и тираном побыть иногда.
Весна пятилетней выдержки Разливается в памяти Запахом лаванды, Тмина и кардамона. Бьет в глаза сиреневым, Белым и розовым, Иногда зеленым. Играет Глинку и Шостаковича, Но чаще рок И мелодию Индии. Той весной буйно цвели ирисы. Все охотились за пионами Исключительно. В мае было пасмурно, Дул ветер с северо-запада. Мы ездили на юг (по отдельности) — Отпускать прошлое, Дышать свежим воздухом, Фотографировать. На обратном пути, как водится, Наваливалось осознание — Сколько всего оставлено На «потом». Весной даже в душном городе, В колесе «Дедлайн», Хочется чего-то большего, Что не вписывается В смету на ближайшее будущее. В свободное время, вечером, Мы ходили смотреть на воду И о чем-то думали. Мы... Еще не были знакомы, Кажется, Той весной, Пятилетней давности.
Когда доходит до общения, я становлюсь вообще не я.
Снова с крыльев твоих драконов опадает в песок пыльца, И сюрпризами душу травит шальное лето. Незаконному сыну один лишь выход — шагнуть с крыльца, С глаз отца исчезнув, уйти за ветром.
Гордость, комом в горле, требует — навсегда. Ты давно бы рад ей проиграть всухую. Но когда в стране все заставы прорвёт беда, Чистота кровей никого уже не волнует.
На гербе твоём как не было полосы, И слова посыльного — дрожь в угаре: «Передать велели: "Вернись к нам, сын. Одного тебя послушают эти твари"!»
«Тварям» — королевства решать судьбу. И тебе, рождённому незаконно. Не до споров значит! Вновь, прикусив губу, Ты ведёшь на помощь своих драконов.
Так странно... счастье – оно безлико, но если кто-то его встречает, не важно, в Праге, в Милане, в Риге, то обязательно узнаёт. Оно по-странному знаменито: за ним не гонятся папарацци, никто не пишет ему открыток, но каждый ждет у своих ворот.
читать дальшеУ счастья можно спросить дорогу: оно так редко сидит на месте, что потопталось на всех порогах, лишь в соц.сетях не успело вновь. У счастья нет ни одной страницы для сбора горстки фальшивых «лайков» под «Эй, завидуй, я был в столице, смотри на фото, как ем морковь!».
У счастья нет своего гражданства, оно не делит людей на веры: ислам, буддизм ли, христианство – под сотней брендов – один товар. Оно не носит в кармане сито, чтоб всех отсеять по разным меркам: богатых, бедных, голодных, сытых, красивых, юных, и тех, кто стар.
За счастьем нужно вставать с постели, искать, творить, собирать фрагменты, ведь счастье редко бывает цельным, оно из слов, городов, имён. Не будет счастье с тобой все время лежать под боком, лицом в подушку, хотя... такое случалось с теми, кто был однажды насквозь влюблен. ,)
- Никогда не ходи за порог одна, слышишь, милая Мэри-Энн? Вересковую пустошь укрыл туман и тяжел аромат его. Эти стены спасут тебя только тогда, когда ты не покинешь стен. И минует беда. Утекут года. Не останется ничего.
Сетью троп непротоптанных в сизой мгле ходит смерть. Не уходит смерть, Беспокойная, скрытая в полусне, горько-сладкая, словно мёд. Ты слаба, Мэри-Энн. Ты больна, Мэри-Энн. Не спеши под земную твердь. Не мечтай разорвать этот круг и плен, и о том, что тебя не ждёт.
Там звенящая тишь, там пурпурный мир лезет вверх по босым ногам. Там взбирается светлый небес сапфир по изменчивым гребням гор. Моя глупая, глупая Мэри-Энн, не ходи за порог одна. Не покинь этих стен. Ты больна, Мэри-Энн! Лишь бы делать наперекор. -
- Вересковую пустошь укрыл туман. Он дурманящий, будто яд. Ходит смерть в ярком пурпуре по горам. Добрым голосом кличет смерть. Только десять шагов, десять жалких шагов! Ярким пламенем мир объят. Чтобы выразить это, не хватит слов - как мне хочется с ним гореть!
Горько-сладкие огненные цвета украшают моё окно. Эти стены спасут меня только тогда, когда незачем будет жить. "Не ходи, Мэри-Энн, ты больна, Мэри-Энн!". Что ни день - всё одно. Одно. Это замкнутый круг. Это вечный плен. Им бессмысленно дорожить.
Там звенящая тишь и небес сапфир. Там изменчивый горный лик. Там ласкающий вереск теплом зефир, полусонная зыбь и мгла. Вот бы тоже на листья закат ловить и алеть, будто сердолик, Вот бы корни в подземную твердь пустить, словно дерево, я могла! -
- Никогда не ходи за порог одна, моя милая крошка Бри. Вересковую пустошь укрыл туман, не коснувшись холодных стен. Одинокое дерево в море трав клонит голову до земли. Вот к такому ведет непослушный нрав. Это - глупая Мэри-Энн.
Сетью троп непротоптанных стелет мир яркий пурпур и аромат. Засыпай, моя милая крошка Бри и, обыденным снам вразрез, Будет снится тебе неизменный путь, что десяток шагов хранят.
Мэри-Энн прорастает корнями вглубь и её обнимает лес. -
Любовь - как воздух, мы ею дышим и ею творим, на ней же стоит Земля и крепятся Небосводы - любой из нас дышит, и все становится им, когда мы выдыхаем пламя Любви и Свободы.
Я выбираю не то, что проще, а то к чему сердце лежит и душа - звон колокольный и ветер меня полощет - лучше расслабься и просто закрой глаза.
Я выбираю тех. кто видит иначе и кто зажигает сердцем искру, что словно сигнальный огонь маячит - руки раскинув стою на скале, на ветру.
Мой выбор обычно твориться украдкой - когда не видит никто и никто не ждет, и словно за облаками горит лампадка - верь и не стоит загадывать наперед.
Отпустив себя и все былое мы словно становимся из песка, в этом что-то совершенно иное - расслабься и просто закрой глаза.
Не в том беда, что авторов несет, а в том беда, куда их всех заносит.
1. держи меня, зов зеркала силён, сплети венок мне: в нем полынь, паслён и лебеда, вороний черный глаз и меж цветов запрятана игла, на острие - холодной каплей - яд. и зеркало почти что полынья, вокруг которой льдистый окоём - там отраженье мертвое моё
2. держи меня, прошу тебя, держи, вокруг меня дробятся витражи, из их осколков, словно изо льда я собираю слово "никогда" - ведь "вечность" рассыпается в руках от лёгкого дыханья, сквозняка. стекло запотевает изнутри у зеркала. прерывист сердца ритм.
3. держи меня - над озером, чья гладь зеркальней амальгамы и стекла, и с чёрного, невидимого дна неспешно поднимается она сквозь толщу тёмной, неживой воды - сквозь зазеркалье, сквозь туман и дым. ее объятья - льдом рожденный жар. держи меня. держи.
Сидя внутри осажденного города И доедая последний башмак, Гномы решали, как с помощью золота, Стрел, топоров и волшебного молота, Оставить проклятых врагов в дураках.
Я предлагаю, - сказал храбрый Торин, Завтра, укрывшись ночной темнотой, Вылазку сделать, и пусть всякий воин, Если он так называться достоин, Покажет, кто в городе этом герой!
Молчали, задумавшись храбрые гномы, Но тут, теребя рукоятку меча, Кхадгар-осторожный, поднялся весомо Кивнул, подбирая приличное слово, И начал рубить правду-матку с плеча.
Слова твои Торин, приятны для слуха, А план, безусловно красив и хорош. Но я ослабел как осенняя муха, Неделю я слышу урчащее брюхо И как тут в ночную атаку пойдешь?
Услышьте меня, о подгорные братья! Встал тот, говоря на забытый манер, Кого уважали за опыт и знанья, Терпели занудство его и ворчанье И все называли Модан-Инженер
Прислушайтесь лучше к почтенному гному Увы, но противник силен и упрям. Мы нашу проблему решим по-другому: Плотину разрушим, что выше по склону И лагерь злодеев затопим к чертям!
Кхадгар раздраженно мотнул головою Ты это отлично придумал отец. Идея прекрасна, я с этим не спорю, Но если плотину разрушим с тобою То всем остальным, извините, конец.
Когда же закончится эта бравада! Сказал Думатоин пройдоха и плут. Устал повторять: три отдельных отряда, Осадой стоят. Нам поссорить их надо! И пусть друга дружку в бою перебьют.
Идея полна глубины и задора! Но их предводитель совсем не дурак. Тиран не допустит подобного спора. Мы даже ничтожные зерна раздора, Посеять меж ними не сможем никак.
Послушай Кхадгар! - закричал Думатоин Мы здесь заседаем уже битый час! И что не скажи, ты всегда недоволен! Так как черт возьми нам убраться из штолен? Ну что, есть идеи, как вытащить нас?
И снова, в накуренной гномами зале, Повисла гнетущая всех тишина. Кхадгар, не желая ругаться в запале, Минуту ходил, топоча сапогами, И молвил: "Да есть тут идейка одна!"
Он говорит, что пора решать, хоть сам всё давно решил. Мне хорошо с ним бывает спать и очень скучно жить.
У него перелёты Москва - Милан - Бостон - Римини - в снег. У меня из забот - лишь пустой карман в свои почти тридцать лет.
У него есть хватка, сила, напор, а ещё он обычно прав. Он обещает мне горы гор, я - личный его анклав. --- Город меняется по утру, машина тепло урчит. Мне эти встречи не по нутру, он выдыхает: "shit". Кофе в отеле не так уж плох, но плохо, когда - отель. Самые разные из дорог вечно ведут в постель. Хочется выспаться, но никак - мысли уносят вверх. Я идиотка и он дурак - пожалуй, лучший из всех. Ходим по кругу, играем в "нас", делим судьбу как торт. Я не могу посмотреть в глаза. Он знает, что он - не тот... --- ...но надевает на палец кольцо и не принимает "нет". - Скажи мне это, глядя в лицо.
У каждой уважающей себя Мальвины есть запретный чулан. Но она же хорошая девочка (с)
Моей принцессе
Маленькая принцесса до боли красива, Нет, это просто невыносимо, Будь я хоть рыцарь – не подошёл бы сильно. А я – всего лишь шут.
Говорят, моя мать была ведьмой, Не от того ли глаза мои зеленеют… А она проходит по галерее. Я смотрю на неё и не дышу.
Моя спина болит, а ноги немеют, Никому дела нет, что в глазах моих зеленеет, Никто не узнает, что во мне зреет, Не узнает, что я ей пишу.
А она такая тонкая и сильная, У неё такие руки красивые, Она может убить меня без усилия, Но она не замечает, что я тут.
Ах, эти придворные, лакеи, левретки, Фрейлины, красивые как статуэтки, Рыцари в бою искусны и метки, Они восхищаются, а не под ноги ей плюют.
Но толку-то, господи, если они так слепы, Если не видят то, чем они согреты, Если не видят то, что должно быть воспето… А я - шут, я молчу и пляшу.
А она на троне, держит спину прямо, Такая солидная, взрослая дама. Принцесса, я знаю вашу драму. Вы им всем лжёте, и они вам лгут.
Она не принцесса, она давно уже рыцарь, И притворяться нет никакого смысла, Её броня на солнце искрится… А может, я сочиняю, я ведь глуп.
Но она сияет сидя на троне, И дело совсем не в её короне, Она всегда парит над толпою. Я прячусь в углу, вокруг лакеи снуют.
Нет, моя мать не была ведьмой. Тьма у меня внутри не от неё тлеет, Но она помогает найти то, что греет. Свет, на который я не дышу….
Я так хотел бы этот свет защищать, Но бог дал мне горб и руки, что не удержат меча. А этот мир, он не умеет прощать. Я не рыцарь, не принц, я всего лишь шут.
Я смотрю на неё и вижу маленькое, нежное, Хрупкое, но как океан безбрежное, То, что способно прогнать поспешное… Она не смотрит, и я пляшу.
Я смотрю, как она читает мои строки, Пусть мои слова неумелы и робки, Пусть им не хватает сноровки… Но её доспехи ей чуть меньше трут.
Я кое-что знаю о её доспехах, О её улыбке и колкости смеха, О том, что не стою даже её блефа. Я смотрю на неё и не дышу.
Я могу спеть ей пару дурацких песен, Но мой убожеский танец ей неинтересен. Но она здесь, и мой мир чудесен. И пусть не узнает, что я тут.
Врут, моя мать не была ведьмой, Но огонь сожрал её только быстрее. Когда узнают, … и пламя меня, как её, согреет, Маленькая, держи спину прямо – они не поймут.
вот проснёшься с утра, хороший, и жди беды, как божки из глины ждут почести и мольбы, как ждут путника верстовые каменные столбы, но настанет время - и сообразишь едва ли. приготовься, пока текст прочёсываешь от воды, пока чай пьёшь, в кулак выпускаешь дым, пока воздух мутный, словно жила кварца или слюды, и весна стоит на солнечном перевале.
время есть, дружок, в полях не цвела полынь, небо ещё в стаях облачных снулых глыб, но уже заболело, как в детстве - ссадил колено и теперь, как нарочно, им бьёшься о все углы - ждёшь беды своей, приятели хмурят лбы, небо на донышке чашки тепло и ленно.
да иссушит она русла рек и отравит снедь, подойдёт пешком босая, не на птице или коне, не нагая - одетая в боль и гнев. вы стоите напротив, ума одного и крови, и чем дольше взгляд, тем внутри темней.
и глаза у неё печальные и китовьи, словно вы с ней оба у браконьера на гарпуне.