Чего уж проще: пытаться выжить Любой ценою (цена проста), Ты знаешь это из взрослых книжек, В которых властвует пустота. читать дальшеКак эта истина въелась в душу — Забудешь имя, себя, других — Но вечно помнишь (и не нарушишь) Простое правило о чужих: Чужая боль ничего не значит, Чужой — не ты, отводи глаза. Нет проще этой смешной задачи, Ответ к которой ты сам сказал: Не слышать, слушая, и не видеть, Смотря в упор, и играть в слова. Здесь выбор — правильно — очевиден (Идея, в принципе, не нова). Ведь выжить — просто, вот жить — сложнее, И если правило о чужих Окажется для тебя важнее, То ты уже не найдешь своих. 21.05.16
Не в том беда, что авторов несет, а в том беда, куда их всех заносит.
о чём ты кричишь ночами, рождённая на причале? где те, кто тебя венчали короною камышовой? где те, кто с тобой кружились, пока не ослабнут жилы, плясали и ворожили в Бельтайн у костра большого?
исчезли они средь танца, оставив тебя скитаться в тумане на побережье, в венке из сухих акаций, сбивая о камни ноги, беспомощной, одинокой. но жалит и жжёт надежда крапивою и осокой.
дитя, их не жди напрасно, ты словно свеча угасла и стала не интересна. венец из рябины красной другая в Самайн наденет и до своего паденья внимать будет тем же песням, что слух тебе услаждали из сумрачных сновидений.
Знает автор лишь только один, где у сказки (счастливый?) конец, ну а ты здесь лишь Шут, лишь Глупец, но она вся-тебе, погляди.
Не смотри в котел мой нынче, мой светлый князь, Небеса чернёным покрыты там серебром, Там мелькают вспышки и глухо бормочет гром, И танцуют духи, раскатисто ввысь смеясь.
Не смотри в мое зеркало нынче, мой господин, У меня в отраженьи совсем другое лицо, Там на пальце моем-здесь пустом-с красным камнем кольцо, Да и знак рдяным светом вычерчен на груди.
Не смотри мне в глаза сегодня, ох, не смотри: Только каряя топь и цепочки болотных огней... Лучше в кубки вина поалее, погуще налей, Чтоб принявши за кровь, крови не попросила заря.
...а небо молчит, укрываясь в тучи и горизонт опуская ниже. Небо молчит и знает как лучше, небо всегда хоть немного ближе, Чем кажется, если поверить в физику. Небо ближе. Небо на расстоянии вытянутой руки - из кабины, Небо на расстоянии ветра, срывающего очки. Небо - оно под тобой, под твоей турбиной, Намотанное на винт, поймавшее на крючки. Небо молчит, а ты наливаешь виски и смотришь вверх. Небо над головою сказочно далеко теперь, Если стоять на земле, и сердце как белый стерх Рвется туда, где небо на расстоянии фонаря, Где до земли дальше, чем до облаков. Туда, где солнце ныряет за горизонт горя. Туда, где небо молчит, дожидаясь вновь.
А за окном гуляло лето, Кидалось пухом в створы окон, То жарило, снимая куртки, То проливало все насквозь. По сути, лету было рано, Июнь лишь только просыпался, Чтобы совсем забыть про ночи И куролесить напролет. Но это лишь фрагмент картины С названием: сдаем экзамен. И все описанное выше Лишь сокровенные мечты. 26052016
Он рыскал в поисках себя По мостовым и переулкам Где ни копейки, ни рубля Ни камня, падавшего гулко. Он перепрыгивал рассвет И застывал в тени заката, Шептались улицы: Поэт! А после громыхали матом. Он потерял свою судьбу, А вместе с ней любовь и счастье, Сидели беды на горбу, Текла слюна из жаркой пасти. Он был простым дворовым псом, Безродным, тощим и забитым, Но каждый вечер видел сон, Где дом, где радостно и сыто. Его пинками гнали прочь И обжигали злобой шкуру, Такая жизнь была невмочь, Он умер, залетев под фуру. 24052016
В небесной канцелярии На срочном заседании Решили в назидание ("За" высказался вождь) За то, что мы порочные Дав координаты точные Забив канавы сточные Включить сильнейший дождь
Готовились конечно же Вода ж не бесконечная Достав НЗ запечные Набрали полный бак Залили в тучу черную Наделали попкорна и Уселись поудобнее Смотреть чего и как
Вот небо чертят молнии Вот люди недовольные Бабульки под иконами Бьют об пол лбом поклон Малинкин Коля бдительный К системе охладительной И в спорах убедительный Бодяжит самогон
По лужам скачет бабушка От камушка до камушка, Насквозь промокла барышня Сквозь платье видно грудь Плывет банкир на "гелике" Хохочет до истерики Так можно до Америки Или куда- нибудь
Короче, в назидание Не вышло наказания Снесли четыре здания И сделали пустырь Но ни в одном правительстве При полном попустительстве Никто не понял смысла и Не открывал псалтырь
«Не зовите меня по имени Мной "забытому" на Земле» — Все здесь держатся этой линии. Но у штурмана — юбилей. Не откажешься, не отвертишься — Кубрик тосты слагать горазд.
Звёзды крупные, как отверстия От прошедших навылет трасс.
Нам, в составе таком, не чаялось Хоть однажды ещё сойтись. Но забрезжила неприкаянность: По отставке — какая жизнь?! Если даже вернуться некуда. Остаётся одно — в конвой...
...Здравствуй, вольнонаёмный Негуба, Вспоминаю как быть тобой.
Сквозь полосы кофейных жалюзи Рождает небо новых дней начало, И то, что трудно разобрать вблизи, Я с тысяч километров различаю.
Я слышу сквозь закрытое окно Знакомых птиц перевранные крики, И в полутьме мне кажется: оно, Как кто-то поразительно двуликий, Скрывает то, что видеть не хочу, Показывая то, что остаётся. В душе я вместе с птицами кричу, Но внешне просто жду восхода солнца.
В сотый раз этот город предстанет немного другим. А казалось, ты выучил все расстояния и перекрёстки, И покой его сонный, и облик уездный неброский, И над каждой трубой по зиме – архаический дым.
Ты не ссыльный теперь, он – не сторож за несколько строк. Полынья и поленница прочих деталей не ближе Гостевому вниманью без поиска способа выжить, Постояльцу гостиниц, жокею железных дорог...
И… глотая его стылый воздух, до рези внутри, Из ковша задрожавших, притиснутых к скулам ладоней, На перроне поймёшь, что отныне здесь не посторонний, Как ни рви эту нить, как его за неё ни кори.
Во мраке столетий забытое бродит сказание. Его не припомнят, надеясь на сон и покой. И это далекое странное старое знание Теперь предстоит изучить и понять нам с тобой.
То сказка о солнце для красной бесплодной пустыни. В ней правят веками лишь холод и пыльная тьма, Пески под дыханием ветра угрюмого стынут, Что тянет ладони к упрятанным в дюнах домам.
Их жители дышат одной лишь мечтою о солнце И сном бесконечным о теплой далёкой звезде. В пустыне никто никогда нипочем не смеется, И тянутся дни, как чешуи в змеином хвосте.
Холодные звезды над крышей? Не верь их сиянью, Лучи их живому тепла никогда не несут, И стоит поддаться тебе только их обаянью, Вмиг станешь холодным, как алый рассыпчатый грунт.
Огонь? В нём тепло, но забудешь полено подбросить - Угаснет, рассыпавшись углем и пыльной золой. И свет его ветер порывом внезапным уносит, Оставив тебя одного со смеющейся тьмой.
Так было столетья: вот люди средь дюн и барханов - В их личном аду только холод, песок и покой - Живут лишь мечтою, как рухнет завеса тумана, И небо зажжется далекой и теплой звездой.
Слепо время к ждущим. Могло так тянуться веками: Лишь тьма и легенды, что гаснут в костерном огне. Но только нашелся однажды чудак, что руками Достал свою душу, и к небу подбросил во мгле.
Наутро рассвет, разверзаясь впервые над миром, Был красным, как рана, песок и сиянье костра. О том чудаке позабыли, но только поныне Тихонько поют, тишину разгоняя ветра:
"Будь солнцем, будь пламенем красной бесплодной пустыни, Стань солнцем для места, в котором ничто не растет. Пусть кажется: нет ничего ничего среди камня и пыли. Пусть кажется: здесь все навечно, навечно застыло, Пустыня жива. И в песках её что-то живет".
- Вылечилась? - Да. - Отчего лечилась-то так долго? - От людей...
Не печалься, брат, мы ведь знали, что так и будет, Не мечтали с тобой до старости мы дожить, Ты предвидел это, когда мы считали пули, И точили свои ножи, Слишком мало, брат, нам осталось дышать свободой, Протрубит последний, и нас позовет война, Ну, а в том, что всё больше сдавали мы год от года, Не твоя вина, Нас прибило судьбой, как Сизифа своим же камнем, Вместо ангелов я наблюдаю ленивых мух, Дьявол здесь, среди нас, а Господь будто в бездну канул И все так же глух. Небеса никогда не навяжут нам эти роли, Я пошлю все к чертям и останусь самим собой. Если ты в меня веришь, считай, мы уже герои. Я опять принимаю бой.
В городе, имя чье даже не вспомнится, В час, когда солнцем все окна распахнуты, В парке, цветущем сиренью и свежестью, Двое устроили партию в шахматы. Старец, похожий насквозь на волшебника, Белобородый, седой и пронзительный, Должен был первым начать эту партию, Но, улыбнувшись, шепнул снисходительно: - В этот раз первой пусть двинется черная. Ты ведь так любишь играть не по правилам. Я уступаю! Противник прищурился: - Дань уважения бывшему ангелу? «Ангел», мужчина, красивый до вымысла, Острый, холодный и полный величия, Глянув на доску, внезапно оскалился: - Что ж... Если так, то начну с Безразличия.
* * * *
читать дальшеЧерная пешка сама передвинулась, Точно невидимой лентой ведомая. И на шоссе, в километре от города Вдруг оказалась собака бездомная. Скрипнули шины, и выбор водителя Стал таковым: либо зверя бродячего, Либо машину, совсем еще новую, Только с салона, с печатью «оплачено». Выбор был сделан. Машины по-прежнему Мчались вперед, на подбор близорукие. А на обочине зверь окровавленный Тихо скулил, свою лапу баюкая.
* * * *
Старец молчал, сохраняя спокойствие, Но и вокруг всё притихло задумчиво. Пение птиц испарилось над городом, Листья застыли в гнетущем беззвучии. «Ангел» с насмешкой следил за противником: - Знаешь, мне даже не нужно подначивать... Ты ведь их слышишь до боли отчетливо. Вот, например: «ну, она же бродячая!» Или вот это: «возиться нет времени!» «Я тут причем? А потом мне оплачивать?» «Жалко обивку, пусть кто-нибудь следующий!» «День у собачки не слишком удачливый...» Знаешь, отец, эти мысли правдивее, Нежели в храме, пропитанном ладаном. Люди во всем обвиняют Лукавого, А на шоссе где искать виноватого?
* * * *
Белая пешка по-прежнему медлила, Точно считала секунды молчания. Старец вздохнул и с улыбкой усталою Тихо ответил: Мой ход – сострадание! А на шоссе, в километре от города, Старенький Опель свернул на обочину, И паренек, испещренный веснушками, В страхе подумал: «Влетит же от отчима! Вместо того, чтобы ехать по вызову, Я тут с собакой нашел приключения. Вот же бедняга!» - Дотерпишь до клиники? Там подлатают. Дождись уж лечения.
* * * *
Старец с улыбкой смотрел на противника, Теплой, как солнце, и все еще любящей: - Сын мой, пока на земле есть сочувствие, Ты так и будешь проигрывать в будущем. «Ангел» в ответ прикурил и, нахмурившись, Вдруг произнес с нескрываемой горечью: - Знаешь, твой ход все длиннее по времени, Мне же не нужно с утра и до полночи. Люди лишь в церкви до неба невинные, Светлость их мыслей? Там даже не поровну. Старец кивнул: - Только люди меняются! - Верно, отец. Но не в лучшую сторону.
Любовь - как воздух, мы ею дышим и ею творим, на ней же стоит Земля и крепятся Небосводы - любой из нас дышит, и все становится им, когда мы выдыхаем пламя Любви и Свободы.
Никто не может сказать, на миг или на века прикасается здесь, сейчас, к руке рука - есть ты, и есть иные вселенные влет, кто знает что будет, не угадать наперед - и сколько границ избито, сколько вершин - сколько веков ты думал, что ты один?
Вечность. Лохмотьями широкая полоса, цветные заплаты - лоскутки закрывают глаза - яркие вспышки "рекламы", цветные огни, сколь дорого то, что крутят они? Сколько часов мы разбивали, тратили - веков, мгновений, огня - хватит ли, теперь, в этом круговороте времен, на голубое небо льющееся из окон?
Никто так не скажет по-настоящему емко, как скажешь ты сам себе - тихо, громко? -Малыш, как же ты был беспечен и глуп, радует, что теперь ты свободен от этих пут. Радует это небо - от самого края Земли, и этот огонь - мы наконец-то смогли.
Взлеты. падение, нашествие метеоритов - вселенная радует каким-то по счету кульбитом - вечность в набросках, к карандашу - рука, свобода от пут, от мыслей, что мы на века. Ответы, витиеватой росписью, изнутри - стержнем, и зеленеет сердце внутри тонкие ветви - красок на них череда, и шепот - гори, мой огонь, всегда.