У каждой уважающей себя Мальвины есть запретный чулан. Но она же хорошая девочка (с)
*** Где ты видел нетоксичные отношения? Это такая психологическая сказка Для особо доверчивых. У меня на лбу «жертва» чётко очерчено, И любые мои отношения Рискуют превратиться в абьюз. Понимаешь, какой конфуз – Просто я – женщина.
Слишком личное - часто лишнее, неудобное, безразличное, не по рангу и не по правилам, остро требует понимания... Слишком личное - непривычное, часто кажется - необычное. Любопытство и вожделение прикрываем мы снисхождением. И меняется отношение от принятия до презрения, от запрета до разрешения в слишком личное погружения. А общественное сомнение, словно флюгер, меняет мнения, игнорируя категоричное: "Слишком личное - это личное!"
Мы — солдаты! Солдаты Вселенной, Энни! Нас закалили от похвалы и брани, Соткали нам души из шелкотитановой ткани. Но... забыли привить от субботней лени.
Мы отправлены не проповедовать, но смеяться! Танцевать под луной, петь на крыше, смотреть на солнце! Нам поручено изведать свой ад до дна и ничего уже не бояться, ведь звёзды гораздо ближе в воде колодца.
Нас пытаются взять в кольцо техногенной пыли, травят сводками смерти из каждой щели: «Вот здесь вот и здесь — война! Посмотрите, скольких уже убили! Как вы можете быть счастливыми, в самом деле?!»
Забирайте доспехи и копья! Энни, если религия, правость, нефть — основные мерила жизни, я еду на море смотреть, как чайки бросают на воду тени, как волны в песок источают камни.
Где плеск и берег — условна любая дата. Я не буду себе на смену растить солдата. Пусть рябь сменяется штормом, пусть шторм переходит обратно в гладь. Я оставлю здесь свой клинок. Я... отказываюсь воевать.
Вот ты держишь в ладонях осколки Солнца. Жёлто-алое пламя пульсирует в самом сердце. Свет не жжёт, но упрямо в пространство льётся. Люди тебя сторонятся, шепчутся и смеются. Сидят насупившись у себя в болотце, мол, пасмурно, топко, сыро... Но встать боятся.
«Право слово, безумный, построй границы! Носишься по округе с открытым Солнцем! Лучше б придумал, чем бы таким напиться, чтоб забыть своё имя и никогда уже не проснуться. Или, на худой конец, изобрел бы пиццу со вкусом всего на свете... Иди, начинай стараться!»
А чего ты хотел?! Ты не первый сюда приволок Солнце. Сколько было мечтателей: кто — с Венеры, кто — с Сириуса, а кто — с Марса. Захлебнулись своим же светом, не сумев в правилах разобраться. Знаешь, что я скажу? — Раз родился здесь, так не смей сдаваться! Мир — не пасть голодного волка, с ним можно договориться.
В мире сегодня случился снег, он танцевал, вился, падал в подставленные ладони. Возьми за константу, растерянный человек: ехать придется долго, и, возможно, в пустом вагоне.
Я колода карт пересчитанная, мной теперь можно играть.
Вот тонкая грань между правильно и ничего. Вот ты нормальный, а вот ты едва живой. Вот твоё тело поломано от тоски. Вот безразличие сжало тебя в тиски.
Вот хмурое утро, каким будет теперь всегда. Счастье былое испарилось, словно вода. Как хрупкая бабочка, что стала цветной пыльцой. Вот печальное твоё лицо.
Вот руки твои, в них припрятана лишь пустота. Словно ты взял и просто вдруг перестал. Ты больше не дышишь, не в силах толком вдохнуть. Вот твоя боль разворотила всю грудь.
Вот сердце твоё, словно пустой сосуд. Ты просто ребёнок, что потерялся в лесу. Никто не придёт, чтобы тебя спасти. И сам ты себя не спасешь, прости.
Колесо года катится в темноту, рассказывая о смерти больше, чем хотелось бы знать. Замерзая на остановке на ледяном ветру, думаешь, что же мир просит тебя отдать. С чем ты пообещал вернуться и что оставил в залог, оттолкнувшись в путь от берега мироздания? Что тебе положили с собой в заплечный мешок и ждёт ли тебя кто-нибудь, затаив дыханье, с задания?
Вера в неслучайность пусть не оставит нас, вера в то, что мы приближаем весну, да пребудет с нами. Каждый день, открывая глаза в предрассветной тьме, мы отправляемся в жизнь за новыми чудесами. Только не оставляй нас, невесомое и невысказанное! Говори с нами шорохом крыльев и звоном в ушах. Чтобы здесь ни случилось, вновь обратившись в звёздную пыль, мы поймём каждый твой шаг.
А сейчас, поджимая в перчатках замёрзшие пальцы, смотрим, как от прошедшего дня расходятся круги по воде бытия. Мы мало делаем и чаще всего сомневаемся, но только не забирай у нас этой памяти, Мы же видим, что здесь тогда нам останется, - только клочок промёрзшей земли конца ноября.
Прошло что-то около года. Я вернулся на место битвы, к научившимся крылья расправлять у опасной бритвы или же - в лучшем случае - у удивленной брови птицам цвета то сумерек, то испорченной крови.
Теперь здесь торгуют останками твоих шиколоток, бронзой загорелых доспехов, погасшей улыбкой, грозной мыслью о свежих резервах, памятью об изменах, оттиском многих тел на выстиранных знаменах.
Всё зарастает людьми. Развалины - род упрямый архитектуры, и разница между сердцем и черной ямой невелика - не настолько, чтобы бояться, что мы столкнемся однажды вновь, как слепые яйца.
По утрам, когда в лицо вам никто не смотрит, я отправляюсь пешком к монументу, который отлит из тяжелого сна. И на нем начертано: Завоеватель. Но читается как "завыватель", А в полдень - как "забыватель". 1986
Меня принесло течение понедельничной летней полночью. Говорят, удивлялись нянечки: мол, глазищи — на пол-лица! Я любила ветра вечерние, ела часто на завтрак пудинги, надевала колье из бисера и ходила на задний двор. Никогда не боялась сумерек, не играла с детьми в песочнице, из всех звезд, что на небе водятся, знала только Альдебаран.
Я росла, но порой мне чудилось, будто я появилась взрослою и теряла по капле мудрости каждый третий из новых дней. И с тех пор я пишу истории о волшебных мирах, по памяти, а еще — о таком предательстве, что не мыслится пережить. Я пытаюсь найти счастливую: там... прощение, вечер, зарево, дом в лесу у большого озера и они на мосту целуются. Им не холодно и светло.
Будто это спасет от гибели. Перепишет давно минувшее, отменив все его последствия. И вернет мне меня саму.
Напиваясь в невесомости, занюхивайте водку музыкой звезд
Что к чему
У кассы в магазинчике стояла старушенция. Культурная. Советская интеллигенция. В корзине - скудный перечень товаров. Пальтишко, шляпка и беззубый рот. И мудрые глаза отдельным пунктом. Стояла и раздумывала вслух, О том, что жизнь-то только началась. И жить ещё охота. Огого, как! И все мы грешники, но ад не страшен, Ведь там компания прекрасная нас ждёт. К примеру, Федя Достоевский. Она его не жалует, но всё же классик. Иль Вова Маяковский. А вот он - мужик, что надо, Хотя и бабник, матерщинник, хулиган. У них она и спросит: "Что к чему? Зачем живём? Какой же в этом смысл?" Но прежде, пусть пробьют ей яйца и багет. На завтрак она сделает омлет и выпьет чаю.
Ты говоришь давай начнем с тобою все заново Может быть и начать можно было бы, Да уже ветер пепел развеял на все четыре стороны Денег, за кольцо в ломбард сданное, Обручальным бывшее, а теперь просто ненужное. Только все это не главное.
Главное, написать и спросить как ты? У той, волосы во сне чьи осторожно гладишь, Ту, которую никогда не предашь знаешь и она тебя тоже знаешь, Той, которую ждать хоть всю жизнь сможешь, И до самого конца любить будешь.
А ты говоришь, давай начнем все заново... И меня не предашь никогда больше, Наверно не шутишь...
У каждой уважающей себя Мальвины есть запретный чулан. Но она же хорошая девочка (с)
Мы делились кинками, сквиками, Страхами, Планами на будущее, мечтами, Мы хотели построить что-то серьёзное. Не имитировали свет блёстками. Мы были серьёзны сами.
Мне казалось, мы справимся, Не сломается, Выдержит мой хребет. И мы были такими честными. Но кого это спасало от бед? Маялись. Были вместе мы.
Чувства - это всегда лотерея С гарантированным проигрышем в конце. И пусть наши аккорды были верны, Проигрыш не считается. Ты не приходишь в мои сны, А я всё жду, болею, касаюсь... Вернее пытаюсь Коснуться души твоей По памяти. Не выходит. Душа моя замирает в воздухе.
На берег волны приходят. Кто-то снова закинет удочку, Не потревожив моего покоя, Ведь я больше не попадусь на крючок. Я сама себе теперь крысолов, У меня есть дудочка, Эта дудочка никого не завлечёт. Потому что я снова хочу делиться пропастью. Где ж найдется такая дурочка?
моей боли точно на двоих не хватит. убирай посуду, застилай кровати, собирайся утром, тело бросив в омут. разве можно жить как-то по другому?
разве есть мечты у таких, прохожих? целовались утром, (только б не до дрожи), говорили много, но и то - по делу. разве это все, чего так хотели?
разве было что-то, что в груди болело? быстрый ритм сердца - это просто тело. мне купи таблеток, что-то спится плохо. я вчера проснулся, досчитавшись вздоха.
я вчера подумал - скоро все прорвется, и уйдет в туманы место то, под солнцем, и когда во мрак унесут нас годы, после нас останется счет за воду.
просто страшно проснуться ночью, и вдруг понять, что ты стал чужим, что больше верить уже не хочешь, и к черту спал этот твой режим, где было просто и все понятно, где каждый знал, для чего живет. я так хотел бы прийти обратно, да только вот уж никто не ждет.
я так хотел бы поверить в чудо, расправить плечи, смотреть вперед, быть тем, кем, в общем-то, я не буду, иметь в груди обожженный лед. всегда смеяться, всегда работать, гореть лишь тем, что угодно всем. хотел бы в баре сидеть в субботу, и думать, что совсем нет проблем.
хотел бы в море смотреть на скалы, воздушным шаром пронзить рассвет. чтобы всегда и на все хватало, чтобы забыл я вкус боли, бед, чтоб дома кот, и она, родная, мне варит кофе, целует в нос, чтоб никогда, никогда по краю, куда бы ветер нас не занес.
я бы хотел, чтобы всем удача раздала счастья на много лет. чтобы имел каждый то, что значит, что для него есть святой обет. я бы хотел поделиться кровом, для той, что вечно бежит в ночи. но я проснусь, не на всем готовом, и ей отдам от себя ключи.
"Аня была чертовски светло красива - Даже родившись, Даже и умерев" Рэй Фейра
Моя принцесса дует капризно губки и давит слезу, Все ждет, что из стран заморских цветочек аленький привезу, Подарю жар-птицу, воздушный шар, на палочке леденец, Положу у краешка её туфель ворох чужих сердец.
У моей принцессы светлые кудри и речи сладки, как мед. Кто хоть раз испил её нежных уст — вероятно, скоро умрет. Скорпионье жало в изящных пальцах, с лезвия каплет яд, Принцесса ранит сама себя, но и разит прицельно, подряд.
Её тонок стан, таинственен взгляд, а голос — хрустально чист. Она прекраснейший эдельвейс и самовлюбленный нарцисс. У моей своенравной принцессы тяжел характер, легка рука. Она хочет гулять и я выпускаю её из-под ребер… Без поводка.
Я пуля, пущенная в цель, но ты не знал о том. Я пробиваю восемь тел, чтоб обрести свой дом. У девяти небесных сфер не сосчитать орбит, для девяти посланцев путь открыт.
Мир дробится в предзимье осколками снов на части, Я забыл имена, я уже не найду меня. От Самайна остались царапины на запястье - Восемь тонких полос, что уже не болят, - саднят.
Так могли бы царапать боярышник и малина, Если сквозь продираться, бросаясь из дома прочь; Так могла бы любить, но она меня не любила, Так иди ж теперь к чёрту и голову не морочь!..
Поднимается ветер, приходит ноябрь безликий. Разгорается пламя костра, холодает, темнеет лес. Человеку желательно не оставлять улики, Если только он хочет и вправду остаться здесь.
...Я забыл имена, я меня не найду, и вовсе Ничего не найду в бездорожье, бездомности и во тьме, Где скрипит колесо, Пахнет снегом, Уходит осень, Превращаясь бессмертной душой беспросветно в смерть.
Здравствуй, чудесный! Что тебе рассказать? Ад сжимает кольцо, а во мне побеждает трус. Стала ночами видеть твоё лицо и тонуть в бессилье, когда проснусь.
Чудесный, тебя отрицает мой здравый смысл! Жажда дознаться истины крепнет день ото дня. Чудесный, пожалуйста, появись! Ты обещал когда-то — беречь меня...
Той клятве на деле — пятьсот веков. И дали её не мы, а призраки прошлых нас. Мы же — ступаем на ощупь, мраку наперекор. И обязательно выживем в этот раз.
Боже, как это всё - с хриплым кашлем до рвоты, с кружащейся головой, когда ледяными ладонями не по чьей-то спине и даже не по себе, а, господи, по стене.
Как это всё мерзко и неуместно, когда для тебя нет места, когда для меня нет места, ей-богу, хоть прыг на рельсы.
Как это всё по-октябрьски: хмарь и идиотизм. Люди кругом буксуют, упоминают всуе, шепчутся, кто кому всунул.
Серебро темнеет на пальцах. Может, пора расстаться?
Как это всё заезженно, чуть ли не освежёванно (тут голова снова кругом). Разрежьте-ка мозг мне поровну, левое полушарие от правого отделите, подайте с отличным кьянти. Отвали от меня! Отвалите все,
ведь как это всё! Вот... словно кусаешь за локти, ногтями впиваешься в ноги (в мед.книжке возьмут и напишут, мол, барышня, ОКР)... - Поставьте печать, что здорова. - Конечно, всего лишь 2300. И штамп. Никаких проблем.
Как это всё! Господи! Я ведь не упоминаю сидящее в правом верхнем углу - я просто туда не смотрю, потому что мне очень страшно. Милый, мне бесконечно страшно. Сон наступает под утро. Во сне - денежные бумажки. Единственное, что важно.
Боже, как это всё возможно, чтобы плесень на свежем хлебе, ответь мне, мой старый ребе, у тебя борода двубортна (тут снова кашель до рвоты).
Кровь брызгала из аорты каждого второго поэта!
Как это всё, ответь мне. Как это всё, ответь мне. Как это?