Но не стой под рукой, когда я буду собой. И не добрый, и не злой, ни хороший, ни плохой (с)
Росчерком стали – кровавый излом пустоты
И полустертые лица в оскале ночей.
Снова танцуешь на острых осколках Мечты,
К небу восходишь по мрамору зимних дождей.
Помнишь? Поломано-тонкими нитями сна
Стягивал сердце безжалостный Вестник Судьбы.
Черной вуалью нас скрыл балдахин колдовства,
Выбив на сердце тесьму бессловесной мольбы.
Снова – в оковах бессмертия, прожитых лет
Я остываю… Как мертвые могут остыть?
В наших мирах амальгамой застыл полусвет…
Сердце мое не-живое умеет любить.
Снова – по следу сгорающих жизней людских
Сквозь зеркала я иду, спотыкаясь о прах…
Слушай, убийца, напившийся крови других,
Ты – насмотревшийся страха в молящих глазах –
Хватит!
Истлевшие чары остынут золой
В пальцах, сжимающих их. И холодная дрожь
В тело впивается чьей-то жестокой рукой.
Слушай, убийца… Хотя все равно не поймешь.
И полустертые лица в оскале ночей.
Снова танцуешь на острых осколках Мечты,
К небу восходишь по мрамору зимних дождей.
Помнишь? Поломано-тонкими нитями сна
Стягивал сердце безжалостный Вестник Судьбы.
Черной вуалью нас скрыл балдахин колдовства,
Выбив на сердце тесьму бессловесной мольбы.
Снова – в оковах бессмертия, прожитых лет
Я остываю… Как мертвые могут остыть?
В наших мирах амальгамой застыл полусвет…
Сердце мое не-живое умеет любить.
Снова – по следу сгорающих жизней людских
Сквозь зеркала я иду, спотыкаясь о прах…
Слушай, убийца, напившийся крови других,
Ты – насмотревшийся страха в молящих глазах –
Хватит!
Истлевшие чары остынут золой
В пальцах, сжимающих их. И холодная дрожь
В тело впивается чьей-то жестокой рукой.
Слушай, убийца… Хотя все равно не поймешь.