В феврале умирали гейши - одна за другой,
Их косил маньяк или господ, не знаю, но спрашивала порой.
Говорили, что гейши болеют, разворачивают на снег
Свой, сложенный в оригами,
Век.

С наступлением апреля снова - новые имена.
Умирали не гейши, кстати, а птицы, не в этом была беда.
Говорили, что птицы плачут, и бьют крыльями по бокам
Перед этим упившись чем-то
В хлам.

Это тоже забылось - и наступил июль,
Было как-то нежарко, чуть колыхалась тюль:
Говорили, что ветер увял, потерял свой пыл
И теперь уже умер и, впрочем,
Совсем Остыл.

Меня сшибло с ног осенью, бился в руках сентябрь.
Он кричал мне о боли и смерти, дрожал и зяб,
Говорил, что все неслучайно, что здесь она
Всемогущая, беспощадная
Красота.

Я пустила всю душу в них - в зацелованные небеса.
Расплетая меня на нитки, с улыбкой заглядывала в глаза.
Она путала пальцами мысли мои и - временами - волосы,
И глушила мои больные тихие
Возгласы.

В январе я лежала ничком, с ножом под ребрами,
Мне являлись несчастные гейши, с глазами стертыми,
Говорили, что не сдержались, что не смогли
Избежать этой страшной порчи -
Больной любви.

Правда, гейши тогда нисколько не помогли.