[ctuxu]

Тане

1.
В изгибах веков запечатано сердце твое отчаянное.
Взгляд пристальный, опечаленный,
Дух огненный, несломимый.
Милая,
дай волю словам своим.
Поле спелое споет о тебе,
о мести
и смелости.
Светлая моя,
сумей же ослабить в совести путы бесов своих.

Стенка на стенку, вечер вычурный.
Когда наш век изломается, мы с тобою
пойдем плясать на его обломках.
Ветер нашепчет, что грань меж мирами тонкая,
как нож у тебя в деснице.

Правда на правду.
Радость моя, когда наконец-то сойдут границы,
мы научимся видеть себя.
Тогда мы поймем, что
все это время тонули
в прикосновениях,
в непройденных жестах,
движениях,
в непрожитом пульсе,
в смирении,
в этом больном круговрате стремлений,
взлетов, падений...
Но камень на шее не разрубить
ни мечом,
ни правдою между строк.

Ночка глубокая возьмет нас под свой покров.
Кровь за кровь,
но, родная,
не нам закалять предателей
честностью.
Не нам осуждать сдавшихся,
павших,
(само)убийц
и прочих смертельно порочных.
Не нам проверять на прочность
нити судьбы и веру пророков,
нам бы вынести просто урок
и вернуться к истокам.


2.
А рано по утру я пройду по кругу, по кострам нестоптанным,
по тропам неведомым,
по траве нескошенной, по следам невиданным.
В воды вольные выйду, волной вольюсь,
вихрем завьюсь, вьюгой завою, -

но, прошу, никогда не спрашивай ни про море,
ни про небо это сырое,
серое.
Верная моя, пока у меня есть вера,
нам ничего,
ничего не...

Бледный месяц тлеет,
истекает тьмой да страхом,
тягучим, как наш рассвет,
жгучим, как белый свет
исписанным сотнями слов и снов.
Этот убийственно острый зов
наполняет меня до краев,
до плавления стальных оков,
до слез
и до песни лебединой.

... А когда нас с тобою накроет иней,
мы встанем на развилке,
постоим на распутье,
старь раскроим,
правь отстоим
и свернем -
кто в явь,
кто в навь.


3.
Камень о камень – гроза с севера.
Грозная моя,
этот свирепый гром –
оберег от слепого холода.
Ярая моя,
помни, что сила молота не в ударе,
а молнии
воспылают от пламени в сердце.

Камень на камень.
Вольная моя, в этой кузнице
слишком просто остаться узницей.


4.
А тогда мы под свет зарницы
взойдем на свои мосты,
раскроются двери и лица,
и кто-то, глядя на нас, закричит: „Убийцы!“,
а кто-то прошепчет: „Глупцы“.

А я попрошу: прости.
Еще попрошу: пойми.
И отпусти
путы эти запутавшие,
пути заплутавшие,
горе окутавшее.
Навь повидавшая,
обернись
и на голос явий иди.
Проснись
и приди.
Среди мертвых морей,
средь закрытых дверей,
среди диких зверей,
среди огненных змей,
средь зарытых ножей
нет доли твоей.

Вольная, верная,
воротами выйди,
дверьми,
через чисто поле
из кутерьмы,
ветром и волею из тюрьмы,
а из моря курганами.

Бесспорно, все дело в шрамах
и в ранах,
как преисподняя глубиной,
пылающих,
огненных,
страшных...

Но кончился шторм,
на причале мы.
Царство печали
оставлено позади.
И дожди
нас умоют,
ветры прикроют,
костры искру зажгут,
а земля удержит.

Змей поражен не стрелой,
а правдою между строк.
Правь возьмет нас под свой покров.
Кровь за кровь,
камень о камень,
слово за слово...

Заморозки перегоди
и прорасти.