Я сама не люблю предисловий, но считаю своим долгом предупредить: это довольно большое стихотворение о зомби-апокалипсисе. Но по большей части - о людях. Надеюсь, тема особенно не шокирует.Когда в наш цветущий, смоченный ливнем город пробралась чума, мы не знали названья ей. Вязкий страх лишал воли жить, больно стиснул горло, мы остались одни против сотен чужих смертей. Мертвецы вошли в город, шатаясь, и гнилью пахли, и их лица были страшными, словно сон. По их следу падали черною кровью капли, содрогался воздух, долгий услышав стон. Кто не смог сбежать в первый день - навсегда остался здесь, в осаде мертвых, и уже сам не жив. Наша жизни - все оттенки черной у Франса Хальса, только рано думать, где бы ее сложить.
Мы пока не одни - нас тут пятеро в старом доме, ружья есть, а значит - шанс пережить беду. Притворившись, что мирной жизни совсем не помним, по ночам зовем всех близких мы, как в бреду, ведь у каждого было, что потерять и бросить (или что спасти - но тут не у всех срослось). У меня в глазах усталость, в прическе - проседь. Это время нас изломало и вкривь, и вкось.
читать дальшеЛиз красавица - пела, смеялась, кормила пташек, щеголяла шпильками, юбками, декольте. Ее взгляд, безбожно-синий, бессилен, страшен, она смотрит - и будто мечется в темноте. У нее, наверное, жили щенки/котята, был любимый, мама письма слала по адресам. Мы ни в чем пред небом не были виноваты, были - спицы в сером ободе колеса. Лиз, прости меня, Лиззи, взгляд подними усталый, обещаю - выживем, верь мне, моя душа. Нас хранит наш город, стены его, кварталы, только надо учиться тише чуть-чуть дышать.
Макс худой, высокий, чёлка, рукав короткий, кривит губы - он смеется, когда беда. С ним и в драку, и с закатами выпить водки, для него любая схватка - так, ерунда. Он всегда затянут поясом с толстой пряжкой, а чуть выше локтя - тонкий и белый шрам. Нам не видно, как же Максу бывает страшно, как он крест сжимает отчаянно по утрам. Нам не видно, и всем так легче - услышав шутку, расправляют плечи, сглатывают, встают. Это время безжалостно, бьет нас легко и жутко. Вот проснуться бы, очнуться бы нам в раю. Макс смеется, нож перехватывает удобней, метко бьет - и попадает, прикрыв глаза. А я слышу, как сердце тикает - часто, дробно, но, конечно, я не посмею ему сказать.
Анна тихая, бестрепетная, живая, у нее в зрачках цветет до сих пор Эдем. Ее кудри - корона светлая, золотая, ее вера в счастье - крепкий калёный шлем. Она тонкая, ветер дернет, раздует кудри, а она стоит тростинкой сквозь ураган. По утрам поет, встает в эпицентре бури, и смеяться не разучилась по пустякам. У нее в ушах сережки (отца подарок), у нее в кармане - маленький воронок. Боже, Анна, рядом с тобой я старый, моей жизни, кажется, вышел тягучий срок. Боже, Анна, встретиться б в дни былые... чересчур уж похожа, Анна, на дочь мою. А у нас война, нельзя просто жить отныне, каждый день мы ходим над пропастью, на краю.
Александр угрюмый, заросший глухой щетиной, мало спорит, а соглашается не всегда. Он единственный, не живший одной рутиной, он украдкой, мельком смотрит на календарь (у него была жена - но куда пропала, в это смутное время ведает только Бог). Был охотником и водителем самосвала, был стрелком да неисчислимо прошел дорог. Он опора, он скиталец, бродяга, воин. Без него, признаюсь остался б я, как без рук. Я давно не видел такой безупречной воли. Я бы даже... я сказал бы, что он мой друг.
Ну а я... да что сказать, если рядом с ними становлюсь я лучше, нежели был бы сам? По утрам на окна колкий ложится иней. Все мы ждем зимы отчаянно, по часам ход минут сверяем - надо дождаться, выжить. С холодами у нас появится шанс сбежать. А пока под грустным солнцем - осенним, рыжим, - за все наши жизни я бы не дал гроша.
Верьте мне, мы выдержим, сдюжим, перебедуем. Нас не сломать безликой слепой орде. Пусть принесет нам зеленую ветку в клюве белая птица - вестник живых людей.