На английском я долго училась бывать собой:
Ни подругой, ни дочерью, ни, черт упаси, женой,
А self-made, ученым и этаким гражданином мира,
Видевшим все: от Меконга до Гвадалквивира.
На французском я трепетно разбиралась в вине,
Ранних авангардистах, ударах в спину и тишине.
Мы расстались, не видя в дальнейшем ни капли смысла,
Когда я из Бордо и Бургундских выбрала Рислинг.
Но к немецкому позже. Японский — последний шанс
Прокопать пол-планеты, перекроить анфас,
Слиться с миром в сияющее нигде, где зримо
Оханами, дзен, танец смерти. Пока все мимо.
Мой немецкий в начале, конечно, с заглавной Он —
Моя сила и слабость, развенчанный пантеон.
А теперь это данке соседям, тамбуры электрички,
Счет за свет. Для Него хватило английского и привычки.
Остается еще и русский — вечное не вовремя, не о том,
Страхи, мамины слезы, под подушкой стихи, а потом
Пьешь пол-ночи с любимыми незнакомцами в узком
Платье. О любви говорила я, кстати, только на русском.