Я почти что не вру, ты же знаешь, почти не вру, это просто нехватка прекрасных любимых рук, это просто постель моя холодна поутру. Но есть друг у меня, ты же знаешь, прекрасный друг.
И совсем же неважно, что друг мой воображен, что он пишет мне сказки на крышке стола ножом, вот окно распахнулось, а с улицы так свежо. Я не стану любимой из сотни любимых жен.
Место друга - всего лишь больная моя башка, (кто-то скажет, ну вот, ты опять приняла лишка), рваной ране не хватит каких-то там три стежка. Его поступь так слышима и чересчур мужска.
Мне бы выжить во тьме, ты же знаешь, дойти живой, из углов и из ванной так слышится волчий вой, это просто вся комната сделалась таковой. Он придет из зеркал на кобыле своей кривой.
И когда мне пора, мне бы правда пора пропасть, он сует темноте горсть осколков в пустую пасть, он смеется над ней, надо мной он смеется всласть. Как кобыла его, сам он тоже в гнедую масть.
Я почти что не вру, ты же знаешь, там зеркала, там, в зеленых лесах, я в который раз умерла, я черна словно сажа, как выпавший снег бела. Он - дыханье зеркал, для которого жизнь дала.
Он не чей-то король и, конечно, не мой сюжет, у него есть тень, он в наш гадкий мир стал бы вхож уже, черной-черной тенью, заоблачным неглиже. Я его не впущу, ты не бойся, настороже.
Я почти что не сплю и ночами почти не вру, это просто не значит, что я до конца умру. И когда зеркала на осколки сыплются вдруг, это значит - жив сочиненный единственный друг.