В жаркой Флоренции знойное солнце пляшет на крышах кирпичных палаццо. Бог был здесь раньше, теперь - не вернется. Ветер поет голосами всех наций.
Это случилось в две тысячи дцатом: мир превратился в толпу живых мертвых. Вирус с Востока, бегство богатых. Lupo mannaro пошли на охоту.
В мирное время волки скрывались, прятали шкуру под пиджаками, лишь в полнолуние с цепи срывались, в звездное небо вгрызаясь клыками. В мире немертвых легко и вольготно, что до людей - основная забота: выкроить толику кислорода, жалкую жизнь растянуть на пол года.
Lupo Ромео курит tabacco, в пальцах кинжал, на ремне револьверы. Он потерял свою стаю и брата, /а по пути - еще, кажется, нервы/. Скроенный ладно, высокий и смуглый, только усмешка колюче-клыкаста. Спутаны ветром черные кудри, сталь его глаз холодна и опасна. Он убивает бесчеловечно, не задрожат, разя, его руки. Снова один, он один уже вечность. Рядом лишь зомби - проклятые суки. Где теперь сыщешь в Италии волка? Умерли все или скрылись в подполье. Нет и людей /да и нет от них толку/. Звук тишины отзывается болью.
Время к закату, рядом таверна, выпить бы виски из старых запасов. Дверь открывает усталый Ромео, /он прошагал за сутки миль двадцать/. Пыльная стойка, хвостатые крысы. И голоса... Черт возьми, здесь живые!