Джун мечтает о детях, особенно хочет дочь.
И каждую чертову ночь у Джун случаются схватки.
Доктора говорят, у нее все в порядке, мол, а что вы хотели,
Не девочка, вам, голубушка, сорок два.
Джун снова тошнит с утра. Водой, воздухом и бессилием.
Джун, словно жертва насилия, забивается в угол,
Плачет без слез и со слезами плачет.
Уже сорок два...Что это, черт возьми, значит?
Вчера все было можно, а теперь что ни день, то мертва.
Джун бездумно таращится в кафель, словно видит там лучший мир,
Где все страхи и боли призрачны, словно вирт.
Вроде есть, вроде ломит...но стоит нажать reset, и тебя отпускает.
Можешь ехать в Тунис.
Можешь пить шардоне.
Можешь грызть мышьяк на десерт.
Вам уже сорок два...
Джун с ужасом понимает, что под кафелем пропасть, ад.
Джун сидит на работе, отсиживает свой срок.
Джун пуста изнутри, предает Джун ее нутро.
Джун не знает молитв и богов, но ей видится божий трон,
Сонмы ангелов и нерожденная дочь...
Джун не плачет. Нет, Джун ревет.
Джун колотит от ужаса, что это и есть ее жизнь,
Сколько ни придуряйся, сколько ни слушай лжи,
Сколько ни лебези, ни глотай таблеток, ни коли инъекций.
Из Джун словно с криком вырвали веру и детство.
У Джун болит голова и, теперь уже, болит сердце.
Джун не знает богов...И за это бог на нее сердится?
Джун не знает молитв и внутри все болит от усердия,
Когда по пути домой она смотрит в небо.
"Добрый боже, ты знаешь, мне бы...
Мне бы просто проспать всю ночь.
И еще...пусть там в небе будет счастлива моя дочь,
Что уже никогда не родится.
Научись за меня гордиться ее каждым успехом,
Помоги сделать первый шаг.
Если уж тебе за меня решать, то реши все по-доброму,
Хватит с меня дурного."
Джун счастливо смеется, ей на секунду так здорово,
Словно кто-то ей улыбнулся и все простил.
Ненадолго, но Джун отпустило,
Словно ангел с ее чертами приветливо махнул крылом,
Шепча нежно-детское: "Мама."