Это птица была, большая белая птица, кто ещё это мог быть?
Не стучала в окно, ждала, пока я проснусь и отдёрну штору.
Мама, в мире просто не может быть никакого "мы",
после того, как ребёнок однажды уходит, чтобы
самостоятельно падать и не слышать: "О, Боже мой!
Вставай, вот тебе рука, вот тебе платок, отряхни колени."
Поцелуй в лоб вместо выстрела - "Ты всегда будешь такой -
беззащитный, самый охраняемый во Вселенной".
А я не хочу, мама, услышь меня: я не хочу.
Мне нравилось падать, а после отдирать с раны засохшую корку.
Это птица была, она сказала мне, что я улечу,
что с ней может улететь любой, кто её накормит.
И я предлагала ей хлеба и молока, яблоки и вино,
а она упрямо смотрела на мои запястья.
Кто бы остановился, кто не открыл бы окно,
если бы ему за пару капель всего предлагали счастье?
За моими окнами, ты помнишь, всегда шёл дождь.
В моих словах пустота расцветала крапивой.
Уходишь из "мы", живёшь себе и живёшь,
покрываешься морщинами и серой пылью,
ловишь от нечего делать свою скуку за хвост,
скольких бы ни любил, однажды в голову приходит простое
понимание, что из тех, кто рядом, нет никого,
с кем ты чувствовал бы, что хотя бы чего-то стоишь.
Это птица была, большая белая птица, не в том беда
что она ослабела, едва поднявшись над облаками.
Я не глупая, мама, я знала это всегда:
что перо летит и на землю падает камень.
Знаешь, небо снизу кажется наклеенным на картон
листом тонкой шершавой бумаги голубого цвета.
Это птица была, белая птица, спасибо ей хотя бы за то,
что у меня, пусть на пару мгновений, случилось это
чувство свободы, всемогущего бытия,
восторга, от которого лёгким вдруг не хватает воздуха.
Я тоже не думала, что это могла быть я,
что это станет ответом на мои вопросы.
Это птица была, белая птица, я держала её за крыло.
Не злись на неё, не называй её палачом.
Мне повезло, знаешь. Мне больше, чем другим повезло.
В мире нет никакого "мы", но это здесь ни при чем.