[ctuxu]

- Зачем? - продолжал Воланд убедительно и мягко, - о, трижды романтический мастер, неужто вы не хотите днем гулять со своею подругой под вишнями, которые начинают зацветать, а вечером слушать музыку Шуберта? Неужели ж вам не будет приятно писать при свечах гусиным пером? (с)

Дайте пить - здесь от зелени душно. Подайте воды.
Над деревьями пышным цветением вздыбился дым,
и, хотя каждый ствол золотыми вьюнками увит,
нет обычной воды - только сотни изысканных вин.

Пылью тянет от них - но глотать из кувшинов не нам.
Наше дело - следить за тобой со стаканного дна.

Разве плохо в богато цветущем вишневом саду,
где тебя за запястье берут и к порогу ведут,
где на круг - от порога к порогу - уходит тропа,
где притушена злость, а усталость светла и тупа?

Ты годами бродил по углам, не имея угла -
горечь гноем стекала из маленьких язвочек глаз
и густой синевой заливала зрачка окоем.
Где же горе теперь - окрыленное горе твое?

Так оно шевелилось под ребрами, ныло в висках,
что тянулась сама за бумагой сухая рука
и сжимала перо, как ладони изгнанника - мирт.
Чем голодную память ты будешь отныне кормить,
и какой же тебя задержал неуплаченный долг
в этом вечно цветущем саду, не дающем плодов?

Мы уже не рабы - не рабы, и рабыни - не мы.
Но выходишь во двор - и в граненом стакане тюрьмы
под хозяйской ногой не ломается тоненький наст.
Мы запуганы нами. Мы больше не держимся нас,

заслуживших не счастье - покой на краю пустоты.
Только даже за этот покой торговался не ты,
и поэтому ласково так ледяной черноте
улыбается верный - и самый внимательный чтец.

Дайте пить - здесь от зелени душно. Подайте воды.
Нас ведет в бесконечность заботливый друг-поводырь,
ты же прячешь лицо за горбинками согнутых шей,
как заломленный набок берет - пуделиную шерсть.

Подойди за стаканом. Налей дорогого вина.
Выпьешь залпом, но чистая влага останется нам.
Сквозь мучительный сон потускневшее солнце слепит.
Пахнет спелой владимирской вишней. И хочется пить.

Михли