Если думать об этом всерьёз, то можно сойти с ума.
Хорошо, когда плохо помнишь, как взрослела, сама -
как напоролась коленом на острый металлический штырь,
как с температурой под сорок сдавала норматив по физкультуре,
как выслушивала то, что в целом противно человечьей натуре,
терпела пренебрежительное "эй, ты!",
забивалась в угол от пряжки на тяжелом ремне,
ревела потом в тишине
над проступающими синяками.
Она говорит: "Маме
можно рассказать всё, а ты ничем почему-то не делишься".
Как бы объяснить попроще, почему именно,
подобрать слова такие, от которых не сводит скулы...
И взгляд такой при этом - акулий -
собственное ведь детище,
собственное - значит принадлежащее
с потрохами, со всеми мелкими, дрожащими
рыбёшками звуков
от бессмысленного агуканья
до настоящей осмысленной взрослой речи.
А сказать нечего -
она-то
помнит совсем другие события:
пелёнки, колотый лёд, который тащила с мороза,
угрозу
эту не выкормить, её коленки разбитые,
как возила её больную в город Воронеж,
как она со стола упала, как была самой лучшей в школе,
сколько было тревог и печалей сколько -
и как заживо себя хоронишь
в быту среди пыли, тайги и медведей,
и только северное сияние по тебе горит над крышей высотки,
и решаешь проблемы по мере их возникновения.
Мы сидим на маленькой кухне каким-то вечером,
между нами две кружки с чаем и луч уходящего солнца,
мы не можем друг другу ответить
честно ни на один невысказанный вопрос -
мы встаём в хоровод умолчаний, упрёков и слёз,
вслед за теми, кто были до нас, с их змеиной логикой
отрицать друг в друге общие видовые признаки.
Мы друг другом не признаны
равными.
Можно сойти с ума, если думать об этом всерьёз.
Надо ли?