Как же всё красивенько и предательски, и не тяжело, - ничего тяжелого мне нельзя поднимать как женщине.
Пусть мне всё как уроком и в назидание, всё на щечки мои - коньяком и солодом, и на губки мои - на изгибы-трещинки.
А я всё понимала прекрасно, хотя и делала вид что глупая, что блондинка это не только лишь цвет от краски волос "Гарнье".
Но я делала праздность себе и праздник, ты горюшко моё луковое, до которого докопаться в глубины поласковей б да на сотню лье.
И я вся такая и сильная, и уверенная, шутки шучу и гротескные, и жестокие - слабонервных отсюда пачками выноси.
И потом про погоду добавлю смущенно, мол, что умеренная. А улыбка его будет, но нервно-тонкая, - не борюсь раз и нет их - моих распоследних сил.
А у него нет и первых - пришел он из любопытства праздного, и своевольно-жестокого рвения посмотреть, ну и как там живу сейчас.
Он мне давит на нервы, играя словами классными и своим невозможным таким умением -
- своим навыком столькое замечать.
Я ему улыбаюсь с размахом фальшивомонетчика, слепо-гордо, как профиль носатый Линкольна на банкноте зелёной, что из США.
Ну а он-то давно понимает - и эта - меченая, только поспокойней и не крикливая. - Будет даже радостней уезжать.
Он достанет бумажник на раз из сумочки, а потом поцелует в щечку премило-приторно, мол, пошёл/до свиданья/прощай/адьё.
И она будет верить, как все остальные дурочки,
И она будет верить, как все остальные зрители,
что он делает мерзости исключительно для неё.