Вот он, мой город - вертится по оси, солнце зажато снегом внутри вселенной; белое марево - сколько его просил - до горизонта видимой Ойкумены. Таять снежинкой, видеть на шаг вперед, прятать ладони в мнимом тепле карманов, падать на землю, на серебристый лед, где новый год ваш?
Мне говорят, что рано.
В комнате праздник, а в коридоре - тишь, елка хвоей пахнет так нестерпимо, в три часа ночи ты почему-то спишь. Дедушка, слышишь - хочется быть любимой, чтобы шампанское пачкало потолок в шумной компании, где все друзья и братья, дедушка, слушаешь? Хочется новых строк, новую шапку с помпоном, чудес и платьев.
Двадцать восьмое смотрит с календаря, снег заметает все мои злые мысли. Это не ад - просто конец декабря, и для меня он имеет не много смысла.
Здесь все так зыбко, наледь звонков друзей, где все, кто нужен, словно вода и воздух?
Выбиться в пешки из боевых ферзей.
Видеть, как падают к ночи чужие звезды.
Холод в маршрутках; здравствуйте, по газам; будьте добры, перезвоните позже; где-то простыла - умница, что сказать. Минус четыре, и шелушится кожа.
Быть бы канзасской девочкой Элли Смит, верить в зубную фею и, может, Санту, не понимать подтекста столичных СМИ, жить беззаботно, выучить эсперанто, топать по желтому, яркому кирпичу, верить, что сказка кончится хэппи-эндом..
Мы не в Канзасе. Я обо всем молчу и заплетаю в косы цветные ленты.
Если все плохо, нужно лишь выпить чай, лечь и поспать.
Лучше - часов двенадцать.
Двадцать восьмое. Холодно. Не скучай. Встретимся в новом.
Точка.
Конец абзаца.
28.12.09