Джереми открывает рот, чтобы сделать вдох,
и думает: "Господи, почему я раньше не сдох?"
А потом ещё: "Если где-то и вправду есть бог,
то, наверное, он глух и беспросветно глуп,
иначе не создал бы подобный мне полутруп,
который с трудом просыпается поутру."
Джереми открывает рот и издаёт звук,
потому что не чувствует собственных ног и рук,
а, кроме того, не видит ничего вокруг,
поскольку не может повернуть головы.
Он издаёт звук, смутно напоминающий "ы",
в надежде, что кто-нибудь воспримет эти шумы.
Эстер на кухне пьёт горький холодный чай,
скребёт ногтями клеёнку и заставляет себя молчать.
По утрам, подобным этому, её одолевает печаль:
зеркало показывает ей свежие синяки,
кошелёк виновато прячет жалкие медяки,
а двери жалуются на сорванные замки.
Эстер думает: "Господи, ну за что?
Нет, я, конечно, никогда не была святой,
но, может, я достойна большего, чем этот отстой?!"
Бог всех католиков смотрит на них с триста двадцатого этажа.
Этих двоих ему никогда не было жаль,
потому он свёл их вместе, решив: "Раз уж не дорожат
собой, пусть цепляются друг за друга и так живут,
раз уж помнят имя моё и иногда зовут.
У неправедных и порочных свой, так сказать, уют".
Джереми на кровати в спальне издаёт нечто, вроде "у".
Эстер слышит его, шепчет: "Спасибо, Господи, за эту тюрьму!" -
достаёт пиво из хлодильника и идёт к нему.