Мне снятся птицы с гиацинтовыми глазами и горячей рубиновой кровью,
Их крылья ломаются, чтоб им проще было падать на первый несмелый снег.
За билет лишь в один конец отдаю последние сто пятьдесят, практически кровные,
Звоню сорок три раза, чтобы просто не думать, а слушать ее и не говорить с ней.

Это очень забавно, устало и глупо, конечно же, странно, не к месту и не смешно,
Когда ты видишь птиц, мертвых птиц, стаи птиц, целый птичий базар под своим окном.
И звучишь ты не в такт со своим "о погоде", когда тебе нужно просто попасть в семь нот,
И все повторяешь, что все повторяется, ходит по кругу, бегает спринты, но...

Но что тут такого, когда в твоей клетке из двадцати с лишним ребер нет одного ребра?
И все нараспашку, и птицы, что умерли, улетают на запад, словно вовсе забыв про юг.
Скажи мне, пожалуйста, честно, ты помнишь, каков он, тот самый первый рай,
О котором в полуночный час я так страстно и горько пишу тебе песни, а после пою?

Это было давно, изначально было не так, словно мы не там обрели себя и любой покой.
Это ты тоже помнишь так же живо, как помню я, как знаю я, как сказал нам змей?
Сколько было иллюзий, метаний до травмы, локальных кровавых войн...
Я вижу каменных птиц с алмазными клювами, продолжая не говорить с ней.