Вот понедельник - день для всех чудес, где не проспать считается как подвиг,
и по утрам сплошной колонной по два встают машины на мостах, и без
возможности сбежать с подводной лодки бредут прохожие, одевшись кое-как,
на них расплющенным блином на сковородке глазеет дремлющее солнце свысока.

Проснись во вторник, день для всех хлопот, все начинается стремительно и сразу,
пыталась вроде вывести заразу - простуда все равно на шаг вперед.
Ругаться можно, толку будет мало, но сквозняки здесь, в целом, не при чем.
Ты просто выдохлась и дьявольски устала - об остальном поговори с врачом.

Среда внезапно грянет и, врасплох тебя застав, окажется пристойной.
Зима похожа на самодовольный, затянутый донельзя монолог.
Слоняясь в темном лабиринте комнат, февраль теряет твердость, силу, прыть.
Что толку все детально, точно помнить, когда отчаянно так хочется забыть?

Четверг, как ты, неудержим во всем: уходит сам, в два счета, по-английски;
в четверг луна, утратив форму диска, состарившись, становится серпом.
Молчание закапывает в книги, бессонница толкает на стихи,
в сети с имен сбиваются на ники и ставят рамки "только для своих".

Что с пятницы останется в живых - окажется тобой на день грядущий;
что видится тебе в кофейной гуще - останется с тобой среди любых
возможных катастроф и катаклизмов, случающихся чаще, чем всегда.
Сознательная склонность к фатализму - замаскированная дурью простота.

На выходных нет времени и сил, сплошной поток - безудержный, бурлящий.
Есть только точка в этом настоящем, о большем не мечтай и не проси.
Считаешь дни, зачеркиваешь криво все, что ушло, промучалось, сбылось.
Вот объектив глазеет со штатива и, кажется, прожжет тебя насквозь.

***

Февраль похож по духу на кривую -
без асимптот и формул, но ясней,
чем день любой из прожитых мной дней,
где много света, шума и огней
и где меня совсем не существует.