*** Ты меня старше на пять лет, Я тебя младше на пять дней. Пятый ребенок в семье своей. Этот звонок после пяти В пятницу, но не пятого. А все вокруг твердят - Это было пять лет назад.
Я колода карт пересчитанная, мной теперь можно играть.
Don't worry, baby...я совсем не обижен, Я просто сегодня совсем не в ладу с собой. Если нас трое, то я окажусь лишним. Это не больно, но очень похоже на боль.
Мне кажется? Мне снова кто то шепчет? Да нет... не шепчет - яростно кричит... Но криком захлебнувшись, вновь молчит, Оставшись эхом в разветвленьи узких трещин, Неузнанным, непризнанным, зловещим, Наполнив их, как книгу - письмена, Обрывками в золе истлевших знаний, Смыкая болью цепь воспоминаний И смутные рождая имена - Безликий оттиск в метрике из камня, Что пахнут тёрпкой горечью полыни, Что вкусом как зелёный виноград, Что в сумраке античных анфилад Средь тусклой позолоты медью стынут, И пылью оседают на картинах И медленно теряют всякий смысл, И голос вдалеке не воскресит их, И память превратится в блёклый триптих Что на кресте мольберта вдруг обвис, Как перелом души, как жизни вывих, Бессильно встрепетнув в последний раз, И в клочья начиная расползаться... Я слышу всё. Но мне не достучаться, И горлом сорванным вовек не докричаться К тебе через стекло незрячих глаз.
Мы не друзья и не враги. Два посторонних человека? Чтобы понять - не хватит века. Знакомы Ваши мне шаги, Услышу, сердце вдруг замрёт, Ведь их из тысячи узнаю. Хочу забыть - напрасно маюсь. Кто не любил, пускай соврёт, Что жизнь, на самом деле, миг, Любовь прошедшею бывает, А голос птиц, что улетают, Не песнь, а просто стаи крик. Лишь тень увидишь в облаках И вечно может жизнь продлиться, Когда "журавль", а не "синица", Пребудет в сердце, на устах.
Можно я... промолчу? Не скажу ни слова прощанья. Я люблю, а значит, живу. Потому не "прощай" - "до свиданья"! Я надежду свято храню, Утоливши жажду вниманья, Что однажды встречу зарю, Аккордом стихи дополняя. Я, быть может, еше спою, Чужим советам внимая. А пока нахожусь на краю В бликах ярких теплого мая. Так лучше я... промолчу. Задержавши на миг дыханье. Я живу, а значит, люблю. Не "прощай" же, но "до свиданья"...
нестерпимо желанье напиться. взять и вдруг испариться. исчезнуть с радаров его. и. застрелиться. заставить себя забыться. отдаться другому. смириться. не выть по ночам в подушку, когда он мне вдруг приснится. я просто хочу забыться.
и чуть оклемавшись понять, и просто как данность принять, что нас по прежнему двое: я и моя свобода.
Знаете, чем рок-н-ролл отличается от джаза, чай от кофе, а фотография от текстов? Рок-н-ролл, чай и фотография - это удовольствие, а кофе, джаз и тексты - религия.(с)
Каждое утро щелчок двери, шепот соседок: "Ты только глянь! Тьфу, душу дьявол её забери, покарай её божья длань! Ни словечка, ни звука: зови-не зови, а глаза - два колодца без дна, и идет горделиво, как будто в крови сплошная голубизна. А вы слышали, слышали: говорят, ее кожа цвета пустынных песков. Она дома носит странный наряд и почитает чужих богов! А колечек, браслетов, ну ты посмотри! В каждом ухе серьги по три! Чужая, немая, сгинь, пропади! Душу дьявол ее забери!"
Сурия ставит чайник, заварку льет (каждый день - городской шум и гам), нерешительно в пальцах бумагу мнет и в глазницы оконных рам смотрит: те недовольно блестят в ответ - не бездна, но тот же взгляд. Сурия смотрит в окна уж сотни лет и этот город совсем не рад. Он выдыхает золу и смог, ухмыляется ей в лицо, отработанным жестом петлю дорог затягивает и с ленцой выбивает опору; зимой рычит, голодным зверем ходит вокруг, а Сурия все так же молчит: ей вспоминается пестрый круг разноцветных крыш; город летний жар поднимает из улиц и площадей, а Сурия вспоминает дневной базар, множество ярко одетых людей... Ее город - крикливый восточный рай, врата Бога из очень древних времен, солнцем омытый благословенный край. Имя городу - Вавилон.
Её город - владыка блудниц, гордецов и могущественных царей, но известней всего сказ седых мудрецов о событиях давних дней, когда ввысь поднималось творенье детей Мардука; работа шла, и трудились усердно и богатей, и нищий; башня росла и попирала своей вершиной небесный свод. Был в гневе ужасном единый властитель вод, и земель Междуречья , и неба. Отец и судья шумерских богов милосердным к народу не был: лишь пара тяжелых слов и разрушен великий замысел, в Вавилоне царит бардак, что бы кто-нибудь не спросил, все звучит ну совсем не так, как раньше... Все разбились на группы, разметались по странам да городам. И преподан хороший урок был глупым, с Богом спорящим гордецам.
Новое утро, щелчок двери и шепот соседок: "Ты только глянь! Тьфу, душу дьявол её забери, покарай её божья длань!" Сурия привыкла, осанку держит, чеканит шаг и идет вперед, а сердце внутри словно кто-то режет, ломает, пилит, на части рвет... Однажды, может, она решится и тихо-тихо произнесет: "Мы просто хотели в небо, как птицы..."
...Всем обиженным предлагается бросить в меня камень.
После Праги:
читать дальше"Жар готический бьётся о капли, Вверх закатанный астрономами. Город, на порогах сотканный, В дождь желающий жить законами Вышитых роз. От времён горелый На крестах и молчащих мучениках, Мне ответь, коли зришь за двери, Что же будет с от страха скрученными, Позабывшими, проигравшими, На брусчатке ноги ломавшими, Пьющими горькими лепестками, Что, ответь мне, будет с нами?"
В жёлтых тиглях, в соцветиях арники, Я не вижу гранатов витких. Хлещет дикий дождь по песчанику, Стынет солнце в разбитой плитке. Слушай, дух, по земле блуждающий, На изломах моста изловленный, Вопрошаешь, и город тающий, И скрипящий, и скрипом взмоленный В миражах своего всемогущества, С наслаждением город рвущий то, Что урвал в русскую рулетку, Силой собственной загнанный в клетку,
Отверзая мостов пролёты, Наводняя мазутом улицы, Отвечает. И сводит счёты, Кровью век наполняя сторицей. "Я предвижу, в моём видении Восстают, скрежеща бронёю, В преисподнюю рвутся, древние, Дышат дымом, звенят сбруею, Вас изводят, и глады, и моры, Плавят небо раскосые горы, За войною идёт война, Много их. Только смерть - одна."
Я помучала теги, но, думаю, что если Костенко можно, мне тоже можно.
не обещаю тебе такого дома у себя в сердце, куда ты вернешься будто в иерусалимский храм, не спеша поднимешься по ступеням, замешкаешься на доли секунды, отщелкаешь остатки времени пальцами, языком снимешь остатки пыльцы с крыльев бабочки, убежишь на ночь глядя, напьешься на лавочке у меня во дворе, не позвонишь, не вздрогнешь от внезапно укутавшей тишины с головы до пят в середине ночи в чужом городе, в ноябре; а все хотят и хотят меня чистую без историй, без слез, без разделяющей карту мира пунктиром раны, без психологических травм, без любимых, без попыток самоубийства, без гупостей, без мыслей о главном. просто хотят.. на улице, дома, в ванной, на старом диване.. и да прощен будет каждый кто даже в мыслях посмел прикоснуться, каждый кто посмел, но не был похож на тебя. ибо каждый получает по вере его, по печали его, по несчастной любви его, по эгоцентризму его, по похмелью его, по сломанной жизни его ежегодно, в середине каждого ноября.
Тот город совсем не похож на открытки Парижа. Дома здесь пустуют, а в окна глядят сквозняки. Лишь ветер в безлюдных дворах отрывает афиши И гонит бесцветные волны угрюмой реки.
Здесь бродит мужчина с большой черно-белой собакой. Шаги рассыпаются пеньем пустой мостовой. Они ищут выход, но всюду дорожные знаки им, молча, твердят,что нельзя за черту ни ногой. читать дальше - А помнишь,Меркурий, как мы угоняли "Феррари"? - в который раз скажет мужчина пятнистому псу. - Тогда я впервые работал с Анжеликой в паре, И вряд ли бы встретил ее, не заглохнув в лесу.
Ты помнишь дырявую куртку от гангстерской пули? Почти подстрелили, но кто-то как-будто сберег... Так что же случилось? Нас будто забыли, Меркурий. Здесь нет никого, и, быть может, ушел даже Бог.
Заглянем в собор - не хочу возвращаться в квартиру. В пустой Нотр-Дам и собак пропускают сейчас... А "Бог" занят тем, что гуляет по новому миру. Он снова вернулся в Париж, только в новый рассказ.
Двадцать первый век Все спешат, куда-то мчатся, И боятся опоздать, Чтобы сносом не остаться, Птицу синюю поймать. Что такое "Честь" - забыли, И плевать всем на цену- У себя б побольше было, Всё себе бы, одному. И, ребёнка обижая И старушку не одну, Своей цели добиваясь, Все махнут рукой : " Да ну! Их проблемы, разберутся! Каждый сам здесь за себя!" И помочь ведь не вернутся, Даже клад большой найдя. Вот такими стали люди, Вот таким стал человек... Что-то дальше ещё будет В двадцать первый этот век?..
XIX век. США. Бостон. Мальчик Эдгар ловит безумный взгляд умирающей матери. Это – сон? Это жизнь. Восемнадцатый раз подряд.
читать дальшеУходя – уходят. Всегда – навек. Безобразно, жалко и нелегко. Эдгар помнит надрывный и жуткий смех, от которого в жилах чернеет кровь.
Его добрый ангел о двух крылах – миссис Аллан: Френсис, чей голос – мёд. Только Эдгар знает, что его ждёт, что никто на свете его не спасёт. Впереди – борьба. После – страх и прах.
Год идёт за годом. Ему двадцать семь. Он красив и мрачен, почти богат. Только жаль, что ей он – лишь старший брат. Плюс одна в копилку вечных проблем.
Это жизнь, которая – страшный сон. Это смерть, которой виновник – он.
Уходя – уходят. И – насовсем. На могиле – надпись: «Virginia Clemm».
Eighteen. Forty nine. Роковой ли год? Эдгар борется дальше: закат-восход… А потом – внезапно! – Молва летит. Занавес. Alles. Поэт убит.
02.12.11
P.S. Приношу свои извинения за ту штуку, которая вышла с последним опубликованным мной здесь стихотворением. Пока, если можно так выразиться, "носом не ткнули", я действительно не поняла, что использовала не только чужую строчку, но и чужую тему. Это позор. Не знаю, возбраняется ли здесь удаление постов, но я бы попросила разрешения оставить его в качестве напоминания мне о том, что вычиткой текста нужно заниматься гораздо более внимательно. =)
Дымок над чашкой. Полная луна кусочком сахара утонет в темной гуще, мешаясь с терпкой горечью грядущих Ночей и дней, где пустота окна Задрапирована вуалью всемогущей Красивой лжи. Холодная стена, Дотлевшая до фильтра сигарета И одиночество - абсурдная цена За право не ложиться до рассвета. 2010
Вчера был Север. И Ночь была Нежна. Платком свои накрыла Земли. Черна. Монашеская схима в келье. Край бездны мрачной той. Превозмогая боль и страх, Распущенный поэт узрел на небе звезды, И губы в немоте бессильной, Пытаясь разорвать кривые нити, Яд строк извергли с чувством обреченным. И тихий стон. И одинокий стон… Что сокрушит все ледяные глыбы! Сломает ночь и разорвет миры! Бессильный. На краю могилы. Раскаяный поэт и буйство рифмы строк. И две личины Непримиримы, Как день и ночь. Как жар и лед.