Помню всё: дыхание рваное, Как ты залечивал сам свои раны, Как старался одним воздухом со мной не дышать, Как боялся упасть, погибнуть, проиграть.
читать дальшеПомню всё: какие были счастливые, Какие хорошие, какие красивые, Как нам улыбались прохожие, Какими мы были похожими.
Помню всё: и губ твоих дерзкий изгиб, Будто сошёл со страниц книг, Этакий рыцарь без страха и упрёка. Скажи мне: тебе без меня одиноко?
Я могу замкнуться, забыться, уйти, На худой случай – другого найти. Но как, объясни мне, вычеркнуть тебя из списка контактов, Где такую силу найти, волю, надменность, таланты?
Ты веришь другим, не даёшь мне и оправдаться. Меня научили в детстве отчаянно драться За место под солнцем, за первенство и за мечту. Тебя научили из чувства лепить пустоту.
И где же теперь тот красивый и добрый мужчина? Какие метаморфозы с тобою случились, причины Какие заставили так глубоко измениться Тебя. Продолжает ли сердце твоё зачерствелое биться?
И как я могла влюбиться, Запутаться так безотчётно? Теперь ли мне угомониться – Ты требуешь отчёта.
Ты будто сам чёрт, Вокруг тебя аура чёрная. А я, идиотка, считаю ещё, Что также в картинку влюблённая.
Куда мне до рук этих, глаз этих, губ этих лучших? Нас развели, разлучили не люди, не случай, А наши надменность и гордость, непокорённость. Я в этих глазах не совесть ищу, а уязвлённость.
И снова дыхание рваное. Нет, ты не залечишь раны. Пойми – для признания - рано, А для раскаянья – поздно. Пойми – это наши звёзды. Услышь тишину в молчании, Услышь мои крики отчаянные, Приди и прости меня радостью. Раскайся! Имей же жалость!
Я колода карт пересчитанная, мной теперь можно играть.
Не придумали еще слова, чтобы выразить моей тоски. Я люблю его, господи, боже, до боли, до дрожи хочу быть с ним, И хочу, и умею, и смогу ведь, и стану той самой, да вот беда, Во мне понамешано от мужчины и женщины, а ему нечего дать.
Я и умница, и красавица, не безумствую ведь без повода, Он под стать мне, и лед, и пламень, оголенный до нерва провод, И горячий, почти горячечный, я дурею под его пальцами. Как люблю его, как хочу его, только с ним умудряюсь спятить.
Нам бы встретиться раньше прежнего, чтобы вместе навеки вечные, Чтобы падать смешными, грешными, шариться под одеждою, Чтобы плавиться и сплавляться ведь, отбирая другого начисто У себя же, калечась, падая, понимая, что это значит ведь
Много больше, чем память вечная и любовь, шальная и глупая. Просто он обжигающе теплый и так нежно царапает губы Дыханием своим бешенным, сминает своею правдою. Я уже отдала все, что было, чтобы просто побыть с ним рядом.
я бы могла тебе весь мир, все небо, всю его синь; по ветру развеявший в миг ковыль свои будущие поколения. я бы могла тебе всех птиц, все черточки лиц, все речи, все роты рифм все рты надежд... протяни руку, я кладу на нее свое сердце. я бы могла всю чопорность, всю вычурность, всю свою спесь вынуть и съесть, скривиться, но не запить; быть для тебя «чистейшей воды», чтоб риф мой, мог обойти твой бриг не потерпев крушение. я бы могла найти тебя в самой темной из темных зим, на самой далекой звезде, повсюду где можешь ты быть, и где тебя нет... везде! я бы могла все с сызнова, день в день, стих в стих взволнованно пережить, но больше еще
...........................хотела бы сделать это ..............................,с тобою вместе.
я бы могла...
«эй, милая, ............................обернись, я здесь и пришел спросить не надоем ли тебе ......................за вечность?»
Раз в пару-тройку сотен, а может быть, тысяч лет, Мистер, как-там-вы-его-зовете? - идет посмотреть на Свет. Надев безупречный цилиндр и вычищенный сюртук, Считает шаги тростью длинной, и держит в руке мундштук. Он смотрит, как гибнут люди, на чьей-то нелепой войне, Как самых любимых губят, придав ненасытной земле. Как сходит планета с орбиты, на сдвиг тектонических плит, Как падают метеориты, а солнце восходит в зенит. Он что-то поет, чуть слышно, под свой крючковатый нос, Идет, поднимаясь все выше, взбираясь на звездный мост. Он видит, как люди верят, в богов и черных котов, И как закрываются двери, перед парой голодных ртов. Как плачут бездомные люди, как воют бездомные псы, А жизнь им приносит на блюде, счастье куском колбасы. Как время, колечками дыма, летает в озоновом слое, Как в грязном озере рыба, мечтает о радужном море. И мистер смотрит на Землю, мир, кажется, безнадежен, Так много прячется скверны, за ворохом ярких одёжек. Он ищет людей настоящих, людей, на других не похожих, Он ищет их в лицах спящих, в потоке случайных прохожих. Часы отсчитали двенадцать, внизу, на Земле, Новый Год, И кажется мистеру, чудо, конечно же, произойдет. Но мир остается темным, сердца не становятся чище, И мистер вздохнет устало: ваш праздник - приемы пищи. Шагая по лунной дорожке, он хочет вернуться назад, Домой, к своей черной кошке, жующей цветной мармелад. читать дальшеНо вот на границе мира, у самой последней кромки, Он вдруг увидел слепого, смеющегося ребенка. "И как он может смеяться? Ведь он ничего не видит! - Не желтых горящих листьев, не алых рябиновых нитей.'' Но мальчик все так же смеялся, а с ним улыбались дети, И мистер подумал: что-то, я все-таки не заметил. Сняв свой безупречный цилиндр, лицо прикрывая от ветра, Он прошептал - удивительно, как много здесь все еще света.
Лучше любить кого - то из книжки, Того, кто в любом случае не забудет. Помню, я в детстве считала себя мальчишкой, Так кто мне сейчас мешает послать всех судей?
Чем я, скажите мне, хуже Принца? Нету коня, за то есть стихи и свечи. Я сочиню себе сказку - и мне приснится В кедах Принцесса и наша Вечность.
Лучше самой стать Прекрасным Принцем, Чем наблюдать табуны убогих. Кони глупы, но в руках синица Кажется лучшей участью слишком многим.
Я буду верить, что где - то живет Принцесса... Замок (пусть недостроенный он местами). В реальной жизни так много стрессов! Лучше я буду дышать мечтами.
Я пристрастилась утром засыпать И слышать твои шорохи у входа. Я как обычно не хочу сейчас вставать. Меняю свои сны на дикий голод.
Меня смущает растворимый кофе, Тот, что обычно люди пьют с утра. Я обменяю свои сны на вечный холод, Такой, что околеет и зима.
Рука распишется опавшею ресницей, Чернила выльет в свежий недопитый чай Я обменяю свои сны на чудо-спицы Что бы связать тебе сегодня новый рай
Листок осенний обернет дорогу к небу Закружит в танце дождевой потухший лес. Я обменяю свои сны на голос ветра, Что б ты услышал крик любви наших сердец.
I'm smiling because I have absolutely no idea what's going on
На английском я долго училась бывать собой: Ни подругой, ни дочерью, ни, черт упаси, женой, А self-made, ученым и этаким гражданином мира, Видевшим все: от Меконга до Гвадалквивира. На французском я трепетно разбиралась в вине, Ранних авангардистах, ударах в спину и тишине. Мы расстались, не видя в дальнейшем ни капли смысла, Когда я из Бордо и Бургундских выбрала Рислинг. Но к немецкому позже. Японский — последний шанс Прокопать пол-планеты, перекроить анфас, Слиться с миром в сияющее нигде, где зримо Оханами, дзен, танец смерти. Пока все мимо. Мой немецкий в начале, конечно, с заглавной Он — Моя сила и слабость, развенчанный пантеон. А теперь это данке соседям, тамбуры электрички, Счет за свет. Для Него хватило английского и привычки. Остается еще и русский — вечное не вовремя, не о том, Страхи, мамины слезы, под подушкой стихи, а потом Пьешь пол-ночи с любимыми незнакомцами в узком Платье. О любви говорила я, кстати, только на русском.
"Сны - эти маленькие кусочки смерти, как я их ненавижу." (с) Э.А. По
У счастливых людей в доме теплый очаг И улыбка жены и проказы детей, А несчастные мир доверяют плечам, На дороге всё просто, живи и убей.
У разумных людей есть карман за душой И великая святость слепого нельзя, Мир так сложно делить на «чужой» и «чужой» И дорога – безумных стезя.
У святых есть уверенность в завтрашнем дне, Их спасут и простят, их дела сочтены. Грешным, биться в агонии где-то на дне, Умножая грехи зрелым грузом вины.
Для героев дорога всегда так легка, И смешно, словно ложь, прорывается стих, Правда слишком нелепа и слишком горька, Не бывает счастливых, разумных, святых… Нить дорог не для них, Не для них…
Одно неосторожное движение - и ты розенриттер. (с)
Снова живу и работаю на износ, в тщетной опоре цепляясь за твои плечи. Все утверждают, что время отлично лечит, но от чего - это самый больной вопрос. Лечит от снов, безнадеги и темноты, что поселяется за опустевшим взглядом? Если от этого, то не хочу, не надо. Я и сама научилась сжигать мосты. Ты излечи меня, время, от смутных лиц, тех, что текут по проспекту в начале лета. Сизый дымок непогашенной сигареты вниз осыпается пеплом сгоревших птиц. Ангел-хранитель, упавший в густой туман, вновь с непривычки испуган, уныл и жалок. А за спиной догорает лесным пожаром свет фонарей и неоновый блеск реклам.
Время, ты знаешь, я жду его много лет, здесь, у вокзала, простуженная и злая. И я, конечно, увидев его, узнаю. Только вот нужного поезда нет и нет. Не объявляют ни путь, ни хотя бы час... В мареве сумрачном солнце стоит в зените. Я все надеюсь, что поезд "Надежда - Питер" бликом пробьется сквозь полночь закрытых глаз.
Время, лечи меня насмерть. Ведь каждый вздох в чем-то бесцелен в канве непреложных истин. Ветер в слепое лицо мне бросает листья. Те, что еще не забрал мой жестокий Бог.
Рапунцель обрезает косы, разбивает зеркало и ложится спать. у колдуньи завтра будет культурный шок. нет, как в сказке, всё закончится хорошо: Рапунцель соберёт дорожный мешок, свяжет канат из простыни пополам с балдахином, оставит для колдуньи пирог со стрихнином и записку: "дорогая мачеха, здесь пирог и чай. не скучай. заведи себе другую подружку - это скрасит твою печаль." и будет всё, как по писаному - многие тысячи миль (лиг, километров, лье), глотая дорожную пыль, Рапунцель будет топтать землю в поисках понятно кого - его. и он найдётся, и его никто не придёт ослеплять, и он даст ей новое имя, дом, еду и кровать, он научит её танцевать среди смятых простыней и пить свежевыжатый сок по утрам, он будет целовать ей висок, до тех пор, пока ей не наскучит и эта игра... до утра остаются считанные часы. воздух холоден, горек и особенно невыносим. Рапунцель калечит платье кривым ножом (всё кончится хорошо), сжигает остатки кос и идёт к окну, и сказочный лес как будто идёт ко дну: в тумане вершин не видно, и ветра нет. Рапунцель идёт в рассвет.
В голове бесконечность зарылась. Растрепалась в строках Ремарка. Я сегодня даже забылась, Но на сердце по прежнему гадко.
Я бы вылила весь маразм, Тот что в мыслях запутался снова. И купила мозги бы - "на раз", Чтоб на день ощутить себя новой.
Скуку дней окунула бы в виски. И решила бы формулу горя, Разделила бы время на жизни, И уехала жить бы на море.
От улыбок уже не светлее, Лишь агрессия и припадки. Я сегодня немного добрее, От того что сижу на взрывчатке. Эта горечь во рту от заварки Пропиталась лишь никотином. Я сегодня играю в прятки, С тем кого называю кретином.
От удушья снежных дней, Я пожалуй скроюсь в книгах. Я сегодня немного добрей, Но это так...лишь на сердце... не в мыслях.
До рассвета, в конце недели, регулярно, четвертый год Выбирается из постели И на крышу летать идет. "Почему по утрам? Неймется?" - Если спросите у него, он смутится и улыбнется: "А иначе не до того. Все работа. А в выходные То на дачу, то в магазин. То сходи на обед с родными, То сестру к врачу отвези... А на крышу придешь до солнца (если летом, так до пяти), Высота под ногами бьется И беззвучно велит: лети! И легко позабыть запреты, Уподобиться голубям... Небо, словно ларец с секретом, Открывается для тебя. А вернешься потом - не дышишь И дрожишь с головы до пят..." Обрывает себя. Чуть слышно Два крыла за спиной скрипят.
Репетиция оркестра. Целый день звенят фанфары. Медных труб и стройных скрипок единенье целый день. Только скромный треугольник тихо дремлет в толстых пальцах. Он звучит почти в финале. После дроби. В тишине. А пока его напарник взгляд растерянно-влюбленный Обратил на руки арфы и на ту, что их ведет. Он не слышит чудных звуков, только руки, что порхают, Передать ему способны глубину и нежность чувств. Но, увы, совсем другому предназначены скольженья. Струны плачут и смеются. Треугольник грустно спит... 06.12.2012
До весны к магазину от станции, по местам памяти, память ведет к отсыревшим своим частям. Яровую пшеницу к озимому самогону, вечер к ночи, траншею в болото, уста к устам.
Когда-то немецкие гильзы – теперь ничьи. Под снегом в лесу вдоль линии обороны прорастают грибы, тушёнка и макароны. Зацветает вода в отпечатке ноги. Почти
как снимок, который берёг, на котором то, что берёг стоит, горизонтом разорвано поперёк, и в руке ромашка плюнет-не любит-плюнет- -к чёрту пошлёт не умеет считать до трёх
подержи, пожалуйста, солнце - оно так печёт мои руки. я слетаю к озёрам дивным, освежусь, утолю свою жажду, наберу водицы побольше в твою любимую синюю фляжку да и снова вернусь к светилу - на поруки. слишком часто его доверяю тем, кто в деле этом не смыслит, кто руками его сжимает, оставляет протяжные полосы. оно, бедное, нервно томится и осипшим от крика голосом умоляет свершить над ним тризну. а меня всё дальше уносит - от него, от лучей его жгучих. прямо к недрам нашей планеты, где темно и бегают мыши. там, на холоде, я воскресаю, чтобы вопли могил слышать. на живых взгляну попозже - с тучи. подержи моё солнце немного, помоги почувствовать волю от нужды лелеять гиганта, от ожогов, плевков, насмешек. я достаточно натерпелась. земляной - я не грецкий орешек. отпусти мне одну минуту вне боли. мне упрямо твердили с детства: своя ноша уж точно не тянет. я играла с солнцем, как с мячиком, говорила со старшим братом. а оно всё росло и плавило, места не было для заплаток. и доныне красота земли вянет. я всегда к нему возвращаюсь, ведь во тьме мне грозит умирание, тонны долгих депрессий и сплинов вперемешку с багрянцем осени. окатить бы его из гидранта, и неплохо тряпку набросить бы. не поддаться - слишком лёгкое испытание.