Inside my heart is breaking, my make-up may be flaking. But my smile still stays on.
Из огневой точки А в болевую B человеку заехавший человек составляет остов, отсекает лишнее- простейшая математика хорошистов (астматиков, диабетиков и садистов) Двое белее скатерти и мягче мрамора, в них столько умерло , столько замерло, столько заново раздроблено на асфальте, что никто никогда не сказал "Хватит". Ты катет и я катет от дрожи до стоп никто никогда не сказал stop, не говорил об обязательствах и даже о принципах Льва Варианыча Щербы, хотя больно вообще-то фонетически, исторически, идеографически тоже- каждый из вариантов, живущих в моей коже взвыл уже, подал знак А сумма квадратов комнат, в которых мы сидим допоздна, вообще ничему не равна, Для нас гипотенузы найтись не может Но в месте, где параллельные друг друга крошат дО кости, как тело и плеть, в плоскости, похожей на неприбранный узконаправленный рай есть только заповедь "не убывай" Есть только исповедь, перешедшая в бред: Я буду любить тебя даже если ты меня больше нет
Они говорят тебе: ''этому не бывать, он из Черных земель, нельзя его целовать. Посмотри, в глазах его свет Отражается полной луны''. Они говорят: ''нет Он - выродок Сатаны''.
Они говорят тебе: ''этому не бывать, Он - словно дикий зверь. Нельзя с ним делить кровать.'' Они говорят: ''пойми, что испокон веков, всякий живой человек, боялся вольных волков. Вот уже тысячу лет, граница наша сильна. читать дальшеБрось этот опасный бред, Иначе - грянет война. Вот родовой кинжал, Он выкован из серебра. /Разум твой еще мал, И не различает добра/. Через четырнадцать дней, Луну закроет туман, Он примчится к тебе, Он не заметит обман. Из сердца его кровь, пролей на полынь-траву, И ты очистишься вновь, в дом отчий тебя позовут.''
Ты каждый раз молчишь, голову вниз склонив. Благословенна тишь, Разум их слеп и крив. Но на пятнадцатый день, в чаще встречая зарю. Я говорю тебе: навечно тебя люблю.
Здравствуй, мой маленький мертвый друг. Я пишу тебе эти письма, но ты никогда не узнаешь, Как изъеденный временем твой расползается труп, По безвестным каналам столицы наших скитаний.
Знаешь, здесь всегда перламутрово-пряный рассвет, А у моря встают миражи и чужие флагштоки, Но тебя в этой дивной стране, к сожалению, нет, И никто не прочтет эти глупые, странные строки.
Ты ведь знаешь, мой мертвый и преданный князь, Я давно не писал, я боялся своих откровений. А теперь на бумаге вином расползается вязь Этих мертворожденных, гниющих моих вдохновений.
Я хочу описать тебе небо и вырезы скал, И костлявые ветви безлистных корявых деревьев, Но я тихо молюсь, чтобы ты никогда не узнал, Как под утро их стоны разносят мое исступленье.
До свидания, мой маленький мертвый брат, Мой придуманный друг, не доживший до этих дней, Я еще напишу, и надеюсь, ты будешь рад, И, читая письмо, будешь многих из нас живей.
Если вслед за тобой неотступно шагает тень, Если путь обагряется кровью усталых ног. Я хочу, чтоб ты знал, повторяя, хоть каждый день: Я держал твою руку и душу твою берёг.
Среди битых осколков осенних, седых дождей, Наша жизнь поменялась, назвавшись совсем другой. читать дальшеЯ хочу, чтоб ты знал: в этом мире чужих людей, Был с тобой лишь один... Да, один, но зато родной.
Если ночь, холоднее майской, устроит бал, И смеющийся месяц внезапно заточит нож. Я хочу, чтоб ты помнил, а лучше, железно знал: В наших сказках всегда было больше, чем просто ложь.
Не в том беда, что авторов несет, а в том беда, куда их всех заносит.
Это октябрь. Время горчащих вин, Время сказаний об одиноких фэйри. Время, когда не верится в эпик вин, Но забываешь вчистую об эпик фэйле.
Время, когда не верить в легенды - грех, Ну а во что же верить, на самом деле? Время, когда желанней сгореть в костре, Чем оставаться в черством неловком теле.
Время, когда надеешься - заберут Дикой Охотой, а не промчатся мимо, Ведь просыпаться осенью поутру И ощущать себя, как оживший труп, Невыносимо.
"...Мы не об убийствах молчим часами, просто в тишине хорошо вдвоём. В этом тонкостенном хрустальном храме бесконечной нежности мы умрём." (с) Тара Дьюли
Кипит и пенится толпа Учащих жизни. Все и каждый Готовы бойко выступать, Основы повторяя дважды,
И трижды, и еще разок: Мол, нужно делать, мол, решайся, Мол, всем назначен некий срок, И нужно ухватить все шансы.
Легко же взять - и сделать шаг, Себя за шиворот и в долю, На голову – воды ушат, А в руки – флаг. И поневоле
Пойдешь по жизни молодцом, Сумеешь все, всего добьешься, И не ударишь в грязь лицом! Конечно, если не убьешься.
Стоят на месте и вопят Пророки, гуру и провидцы. И хочется их длинный ряд Холодной окатить водицей.
И уточнить - а сам-то ты, Мой милый друг, сумел решиться На шаг в величье высоты? Но отчего-то мрачны лица.
Увы, учить легко всегда. Мой постулат – смешней иного. Вы говорите жизни «да», Но… перед ней раздвинув ноги.
берегите психов, чужаков, еретиков, ведь всё переплетено ☆ 虎猫
чёрным снегом склеить глаза свои, будто ресницами, никогда ничего не чувствовать, кроме ощущения полёта внутри. на счёт три - в пальцах странное жжение. это всё нарисовано справа налево в каких-то страницах, моё отражение. меня рвёт на куски от безумного чувства нежности к каждой птице, ко всем кошкам в перекрытиях крыш, ко всем перевёрнутым крестам в облаках луж. это когда рассказал бы стихи - но молчишь, молчишь, и реальность стала ненужной. монохромный под стенами плавящегося города; трёхцветная линия пламени старых плёнок или газет. это всё, что есть - тление сигарет, полусон, недоприкосновения руками. это всё. не ищи больше скрытого в цифрах и надписях смысла, его просто нет.
Покопайтесь в моей голове, назовите это хандрой, И отправьте домой – есть варенье с тоскливой миной... Мир тускнеет во мне, и не осень тому виной! Все пройдет, только жизнь почему-то – мимо.
Я бы вытерпел все: боль падений и боль утрат... Не здороваясь и не думая возвратиться, Жизнь проносится вскользь подо мной и над; У меня есть дневник. В нем одни пустые страницы.
Я бы рад, чтобы что-нибудь изменилось. Я свободен от мира, и, кажется, мир доволен. Что со мной? Ничего со мной не случилось... Ведь со мной ничего абсолютно не происходит.
Я, наверно, к тебе привыкла, А иначе необъяснимо Почему, пытаясь уехать Возвращаюсь необратимо… Почему, когда сердце плачет, Я лишь весело улыбаюсь? Ну а как, если не иначе Я привыкла и я стараюсь Хоть на йоту стать к тебе ближе, Не стремясь залезть к тебе в душу Просто слышу… знаю и вижу Не нужна тебе, а ты нужен. Нужен, важен и понимаешь И я правила принимаю Тебе весело, ты играешь Грустно мне, но и я играю Я боюсь лишь того момента, Что придется раскрыть все карты Ведь тогда я без аргументов Ну а ты, как за школьной партой Будешь знать верные ответы… Что молчал, что без обещаний Что, наверное, я с «приветом» Не расслышала «быть друзьями» А пока я держусь и верю Лишь ты спросишь «Чего поникла?» Улыбнусь и тебя заверю «Все нормально» Я ведь привыкла…
Это, верно, не лучший мир, но и я посчастливей многих: у меня нет стрелы. Есть желание стать стрелой.
И если я когда-то перестану вертеться белкой в этом вечном колесе, скажу: «до невозможного устала бояться действовать, шарахаться от всех» - напомни мне, что прежде ведь встречались такие люди, что, пусть правила общения просты, но рассказать о них – не хватит слов и теплоты. И что моя судьба пока не состоялась, но будет столь же удивительна, как ты.
По-моему, вам, господа, придётся насочинять тьму-тьмущую всякой потрясающей новой брехни, иначе людям станет совсем неохота жить(с)
Когда камни летят в толпу, становится даже страшно, но не страшнее ребенка, бегущего на амбразуру. И когда ночь бесконечна, становится бесшабашно, беспечнее только поэму - в макулатуру. Когда ветер свистит, становится вмиг морозно, не холоднее, чем в Арктике на ледниках. А полная тишина гремит до безумья грозно, не больше, чем спьяну процентщик о должниках. Когда молчание непобедимо - походит даже на гордость, не больше, чем Бруно последние десять шагов до костра. Подмена, ей Богу, великая, скажете, подлость. Один - изначален, вторая - лишь из ребра. Когда вечность конечна, становится как-то грустно, не более, чем беглому пленнику среди пустыни. Подделка на Рембрандта, право же, безыскусна, словно Крестовый поход без добытой святыни. Надежды дождаться погоды у моря столь безнадежны, как вопли безумного к слышимым голосам. И клятвы пустые, конечно, глупы и ничтожны, как мир, что не верит увиденным чудесам.
Тихо кружит лисица, вкрадчивым шагом в снег, полынья уже стянута галстуком из пеньки. Левияфа бушует, мечется на блесне, лес сожжен дотла, остались одни пеньки. Море раз взволновано, два - выпускает взвод молодых великанов, строем они идут. Пробуждается кто-то в сердце свинцовых вод, он удавит их сердце щупальцем на ходу, он достанет до неба - он властелин Бермуд, не наладить связь, "черный ящичек" не найдут.
Город кружит тебя, он уводит всё дальше вглубь, раскрывает мохнатое сердце остывших дней. Ты купился на это - счастлив, наивен, глуп, ты идешь к нему - а может, идешь ко мне? Город голоден, сорвано горло от холодов, город щурится хищно тоннелями темных глаз. Он отпустит тебя, как мышь - за секунду до. Эта долгая ночь до кости меня прожгла, я забыл дорогу, путь потерял домой, я сижу на холодном бордюре - сутул и зол. Рядом со мной устроился кот хромой - из блеклых глазок время течёт слезой. Ухо кота разодрано, хвост облез, а у меня ни денег и ни еды... Город мне шепчет - времени, мол, в обрез, выстрел обреза, хлопья белиберды, лебеди красным пунктиром ломают клин - выстрел обрезал путь до морей и пальм. Дешевое пиво, Jack Daniel's, пти шабли, - напьёшься, так хвост трубою и зубы скаль.
...Уходи от меня, уходи, словно рыба в лёд, как кобыла уходит по полю под луной - полупьяным галопом, а стая вокруг - петлей, наш Акела не промах, всё уже решено. Кот мурлыкает хрипло - надо его прогнать, только руки скованы: тёпел, глубок карман. Расступается тиной вдруг под ногами гать. То ли я стал умнее всех, то ль сошел с ума. Город голоден. Я куда голодней его. Город кружит тебя, а ружья стреляют в такт. Гул мотора по ветру слышится, словно вой; но послушай меня, всё будет совсем не так. Этой ночью во мне повымерз мой хрупкий я, и теперь я могу придти с четырех сторон. Я свободен. Закончилось курево. Ни копья не осталось с собою; нечем кормить ворон.
Спрятав клюв под крыло, шею в шарф, безнадежно скуля, выходи на дорогу, хромая на костыле. Лёд окрепнет вот-вот. Слышишь хруст? Это хруст хрусталя. Это кто-то берет жадной мордой теплеющий след.
Я подставляю пустую ладонь лучу, в горсть набирая прозрачный и лёгкий сплав света, дождя и музыки горьких трав - той, что звучит во мне, пока я молчу - и заглушая дрожь, светла и тонка, пальцы венчает хрупкая грань цветка. В капли воды ловя и судьбу, и суть, вверх от запястья робко бежит лоза. Через секунду, стоит закрыть глаза, стебли её пробьют открытую грудь, и прорастут сквозь сердце в мечты и сны, и обернутся крыльями с той стороны.
Нити листвы пройдут, не найдя помех, утро разбудит горы и города, я прорасту сквозь Вечно и Никогда, сквозь голоса и отблески - вверх и вверх, чтобы потом, скользнув меж боками туч к чьей-то ладони вновь устремился луч.
непоколебимая уверенность оборотня в том, что он - человек (с)
Застывает игла под ребрами. Выдох. Вдох. Не расправить крылья, не вырастить чешуи. Далеко-далеко дремлет море с мертвой водой, окунись в него – исцелятся раны твои.
Поезжай к нему, пока кровь еще горяча, пока жизнь тебя не оставила, и скажи - укачай меня, соль земли моей, укачай, обрати меня в камень, узлом морским завяжи.
Отчего-то весь вечер слегка дребезжит стекло. Выключаешь свет. За окном течет темнота. ..просыпаешься утром – а море уже пришло и накрыло собою вокзал, телеграф, почтамт…
Вот и весь материк превратился в морское дно. Вот и город твой исцелен во веки веков. Только мертвые волны плещутся под окном.
медленно ощупью вдоль коридорных стен, ночь, анальгин по карманам, дерьмовый джаз. связка стихов за спиной - как мешок костей, сухо гремит с каждым шагом.
на кухне газ, чайник, окно на холодные искры звёзд, нет, никаких откровений - сплошной туман. медленно ощупью ровно почти всерьёз, к чёрту такие иллюзии -
я сама перечеркну себя жирным таким крестом медленно ощупью чувствуя каждый шаг. глупость и гордость, молчание не о том - я не приду, чтоб учить тебя как дышать.
медленно ощупью холодно уходи. я не хочу тебя в эту чумную жизнь. (эхо шагов больно вспыхивает в груди.) не обернись (я прошу тебя) не вернись.