Во времена осенних мистерий странных,
Во времена скрипящих полозьев санных,
Во времена существ домовых и банных
Гордо взирало солнце с родных небес.

Во времена меча, и огня, и брани
Люди шептали правду, а духи врали,
И вот тогда-то жил да был странный парень,
И говорят, охочий был до чудес.

Мог, говорят, кольцо свое прямо с пальца,
Переместить в карман к чужаку-испанцу,
Он, говорят, замочек любого ларца
Мог открывать движением своей руки.

Он, говорят, ведь тот был еще мошенник,
Только за смелость странных его решений,
Челядь в деревне знала его, "волшебник":
В фокусы всюду верили простаки.

Он, говорят, на лютне играл умело,
Врал и слагал легенды и байки смело,
Яркость его улыбки как солнце грела -
И не заметишь, пуст уже твой карман.

И вот однажды он возвращался в осень
Темной порой, деревья, туман набросив,
Тихо шуршали. Этой тропой средь просек
Долго идти в его не входило план.

Шел он и думал: "Лучше любых мистерий
Самый обычный трюк из моих умений.
Я не во власти призрачных суеверий,
Вот я какой, ученый, как Архимед.

Эти в чудесных духов престранно верят,
Мертвым на осень приоткрывают двери,
Будто и правда есть и чуры, и феи,
Что сберегут от всяких житейских бед".

И вот тогда глядит: на тропе фигура.
Девушка, видно, и на лицо не дурна.
Невысока, смешлива и белокура,
Он говорит ей, хочешь, мол, волшебства.

Та улыбнулась хитро, ему кивнула,
Он показал ей фокусы - смотрит хмуро,
Только глаза хитринкой ее сверкнули:
"Время другого чуда", - ее слова.

Видит он: лес сдвигает густые кроны,
Бубен все ближе полной луны червонной,
Тянут деревья пальцы - он как прикрван,
Ни убежать, ни скрыться - прирос к земле

Хохот девчонки слышится с шумом листьев,
Самой зеленой нарисовали кистью
Нечеловечьи, хитрые, будто лисьи,
Очи ее, горящие в темноте.

Слова ни молвить, пальцы деревьев тонки.
Вдруг на дорогу звери выходят: волки.
Те же глаза, колючие, как иголки,
Если смотреть, не долго сойти с ума.

Шулер глядит: вокруг силуэты, лица,
Просит девчонку: в бегство б оборотиться!
Только она уж не человек - волчица,
Большее ее собратьев аршина в два.

Лица смеются, а силуэты плачут,
Звезды хохочут, горько рыдают банши.
Небо кружится - и ни соринки фальши -
Древние и страшные чудеса.

Шулер глядит на небо, деревьев ветки,
Загородили прочно его оттенки,
Падает он на тонкую стеблей сетку:
И понимает: сгинет к утру в лесах,

К утру его убьет колдовское место.
...Мавка для леших пишет рецепты теста,
Яркий огонь, смеясь разжигают бесы,
Только волчицы ярче горят глаза.

Он потерял сознание довольно скоро:
Долго еще гремели у духов споры,
Долго волков блестели во мраке взоры.
Долго деревья прятали небеса.

Утром все стихло, через кошмаров муки,
Чувствовал шуллер, как ледяные руки
Трогают лоб, и лютни слагают звуки
В странную песню, что говорит не ждать,

Делать, бежать, своей добиваться цели,
Сотни судов сдвигать с прибережной мели,
И не томить себя и других бездельем,
И никогда, почти никогда не лгать.

Не говорить речей, не обдумав прежде,
Холодом слова не нарушать надежды,
(Сказки с улыбкой шепчут, но быть невеждой,
Думать что все в них ложь, как твои слова).

Помнить о том, что в осень колдуют ветры,
Слово весомей шелка и легче фетра
И отпирает двери, толкает к жертвам,
Слово - замок от всякого колдовства.


Он говорят, вернулся в деревню странным,
Лжи не терпел и гнал домовых и банных,
В леса чащобу часто глядел печально,
Будто бы что-то видел в его листве.

Он, говорят, увидел хозяйку леса,
Хоть был и раньше шулер, шальной повеса,
Впредь никогда ни слова не знал без веса,
Не потакал ни разу людской молве.

Он, говорят, был твердым в своих решениях,
Хоть не казался преданным суеверьм,
Только в осенних странных обрядных пеньях
Что-то такое слышал: но все молчал.

Он, говорят, что ночью гулял с улыбкой
Все по холмам, лесам и болотам зыбким.
Лес ему как-то видно простил ошибку...
Да и еще немножко заколдовал.

Если не хочешь поверить
В раскрытые руки, в раскрытое сердце,
Больные глаза…
В доме не заперты двери,
Любовь тоже может когда-то приесться,
Такси заказать?

*
Если… одиночество стоит дороже, чем свора по следу,
Если… я не знаю, зачем я остался… куда я уеду,
Если… искренность чью-то считаю не ложью, а попросту бредом,
Если… если так, значит, было и счастье. А горечи – нет.

*
Если дни мелькают страницами книг – а читаю я быстро,
Значит, мой проводник в междумирье опять поселился,
Ночи делит со мной и дороги, а я с ним – мысли,
Плащ, лежанку, искры костров, привычку молиться
Темноте и луне… в тесноте вагонов метро,
В неуютной тряске и треске рогатых «троллей»,
В паутинках взглядов и запахе антимоля,
В отпечатках болезней и мерзостей. И покоя
Не ищу, не хочу, слишком много, наелся! То ли
Слишком страшно издохнуть в дрёме, у двери стоя,
То ли голос на станциях глушит далёкий гром,
Но не может совсем перекрыть дыхание ветра.
Я всю жизнь принимал всех как есть, на шею и веру,
Я устал заговаривать первым, прощаться первым…
Потому – перестал. Надеюсь, что перестал.

«И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя».
Ф. Ницше

На окне разгораются зимние астры огнём леденящим,
Мне молить это пламя о капле тепла бесполезно.
Лишь тенями и пылью останется тот, кто не будет навязчив,
Ты же будешь дарить старомодно-сухую любезность.

Я не ведала льда холодней, чем твоё непреклонное сердце —
Равнодушно сияющий и неземной камень лунный.
Стоит только коснуться его — и душе уж вовек не согреться,
Так и будет скитаться покинутым призраком-шхуной.

Скоро снова зима: всё длинней беспросветные мёрзлые ночи.
Я склонилась над скованным дымкою озером стылым,
И мне кажется, прямо из бездны глядят твои синие очи...
Или это та шхуна на дне покрывается илом?

Жила акула на болоте
И вечером налив чаек
Она мечтала о полете
Как бабочка и мотылек

И разносились по болоту
Шлепки акульих плавников
И жаловались бегемоту
Все, от бобров и до хорьков

Ругались грибники ребята
По кочкам прыгая с утра
"Да что ж грибы, блин, все помяты?
У нас тут дело, не игра"

Вот как-то очищая шпатель
(Я проводил на даче ток)
Гляжу, а в небе птеродактель
Летит на северо- восток

Как хорошо, что в окружении
Не только зло, но и добро
Рыдает Дарвин в умилении
А я хватаюсь за перо

Вот расцветает перед тобой дивной красы цветок.
Алым и золотом выкрашен он, каждый его лепесток
Тонок и ярок, и каждый лист
Будто бы выточен. Остролист,
Длинен, высок, он манит сорвать.
....не подходи! И не смей мечтать

Сказку увидеть. Не надо, мой друг. Там, за туманом, в дали
Будто по мягким волнам плывут сказочные корабли.
Там не бывает суровых дней,
И нет предательств в ней.
Верность и честь - вот ее закон,
Так было с начала времен.

...а прежде было - и кровь, и грязь, и ложь как побед цена.
И мир утопал в войне и крови, и цель там была одна -
Подняться над миром и сделать шаг
За грань, что делила на Свет и Мрак.
И Пламя и Тень начинали войну,
И стали врагами за цель одну.

Там было немало, о том теперь не помнят в волшебной стране,
Где слово Мудрых - закон для всех, и где и в обычном дне
Найдешь и красу, и хмельной рассвет,
И искренность слов, и нет
Ни лжи, ни сомнений, ни пустоты,
Где важен и нужен ты.

...но если историю изучать, ты лучше поймешь, что теперь.
И если о прошлом ее узнать, узнаешь, что в эту дверь
Ты можешь войти, но потом назад
Дороги не будет. И это - Ад,
Страшней, чем рисуют порой в церквях.
Ты здесь не будешь ходить в цепях,

Оковы надежней у Сказки есть. Ты здесь остаешься сам.
Ты в это чудо теперь влюблен, и клятвы ее небесам
Легко приносишь служить и быть,
Не зная, что преступить
Не сможешь клятвы - таков закон.
За мысль об этом ты будешь сожжен

В горячем пламени, что теперь в крови твоей навсегда.
Ты будешь свободен до той поры, пока не потребует "Да"
В ответ на приказ командир, и ты
Не сможешь ответить "Нет". Мечты
О чести собрав в кулак,
Ты сделаешь первый шаг

К тому, чтобы лучше сказку понять, и Тень коснется тебя.

Вырваться бы из тесного бетона, закричать бы, расплакаться, но снова все хорошо, все так знакомо, все так привычно расписано. Утро, кофе, недолгие сборы на работу, потом поездка из одного каменного гроба в другой, менее комфортный. Суета, чужие люди, незнакомые лица, надоевшие сослуживцы и вот как здесь не спиться. Вечером в том же сером потоке, благоухающем парфюмом, заботами, разочарованиями, потом плыть домой, раздражаться, что не успеваешь прилипнуть к зомбоящику, там же твое любимое шоу, потом бессмысленно висеть в интернете, что-то есть перед монитором, писать пустые тексты/сообщения, вести диалоги лишенные эмоций, ставить довольные смайлы, отвечать просто «ну ок, да, не, ладно, мне норм». Даже если совсем не нормально. А потом ложиться в постель, опять белье не сменил, чувствовать, что вот-вот заболеешь, эти гребаные простуды, что никто не придет, никто не согреет. Разве что больничный на работе, заметят пустой стол. В такие минуты хочешь закрыть глаза, закрыть себя, закрыть эту главу в своей растрепанной книге жизни. Отлистать назад, туда, когда любил ветер, когда любил рано вставать, верить людям и проверить, тщательно проверить где же оно все пошло не так.

Страх застилает нам глаза
И бьет с ноги куда негоже,
Бежит мурашками по коже
И растворяется в слезах.
Он проникает в наш уют
И крепнет мыслями у пятки,
Скребет покоем и достатком,
А вдруг все это отберут?
И мы покорно врем себе
И гнем под гнетом страха спины,
Растим в глазах и сердце льдины.
Шаги равняем при ходьбе.
И вот уже уверен строй
И марш как будто укрепляет.
И наше Я от страха тает,
За пожелтевшею листвой.
Мы хором выдохнем: Свобода!
06102014

Осень моя, ну зачем ты опять меня манишь
Сорваться в дальние страны или хотя бы с крыши
Старый «бэг» за плечом, сигареты размокли в кармане
Сделай, осень, хотя бы дожди потише…
Освяти предрассветною хмарью мое одиночество, осень
Одиночество, осень, это все мои капиталы
Невозможно же так безответственно осенью бросить
А раз нет никого, так и я – никого не бросала…
И никто не заметит, и – главное: я не замечу
Никаких перемен в перемене квартир, пейзажей
Моя жизнь: расставания радость и новые встречи
Это тоже не лечит, но я не давлю на жалость…
Знаю, осень, все знаю, моя меднолицая Будда
Я все бросил давно – я уйду, и меня забудут
Доиграл эту жизнь, сам себе дописал реквием
Нет причин под дожди не уйти. Не уйти – насовсем.

У тебя внутри китайские фонарики разноцветные бесконечно летят вверх и освещают твой путь. У меня все немного сложнее, во мне все немного темнее. Если честно, очень темнее. Не суй лучше туда свой нос. У тебя все просто, ничего острого, разве что иногда болит забытым ушибом старой обиды след. Ничего страшного, скоро затянется насовсем и ты даже не вспомнишь, что кто-то сделал тебе больно в твои 19 лет. У меня внутри одни переломы, куда не ткни – сплошная агония, ласково обнимешь – сплошная агония, ко мне не подходи. Пятна крови запекшиеся складываются, если присмотришься, в очень забавный узор. Тебе твой внутренний свет покажет дорогу, тебя приведет к богу, к своему счастью притащит, уткнешься прямо в порог. Меня моя темнота пожирает, совсем не спасает. Иногда кто-то истошно кричит, прямо у меня внутри, из нее кто-то истошно кричит, и мне, как ни крути, сказали врачи, что это не норма. Но в норме я, жизнь сурова, но не жестока, поэтому завтра снова проснусь, гляну в зеркало, темноте улыбнусь и буду по новой смотреть, как фонарики китайские, разноцветные твои летят к нашему богу. Я запомню дорогу, я тоже к нему приду.

Приносит осень мне боярышник
В линялом рваном подоле;
Не знаю, сколько было радости,
А сколько горести в душе.

Не нам решать и делать выводы.
Топить янтарь на небесах…
Мелькают мимо краски дикие,
И только сажа на руках…

Возьму я ягоду осеннюю,
Вдохну поблекший уж закат…
Как ни терзали б опасения –
Нельзя всегда смотреть назад.

Проходят радости и горести;
А сажа… Сажа на руках.
Танцуем мы у самой пропасти
И молимся – за каждый шаг.
© Милена Вереск