Во времена осенних мистерий странных,
Во времена скрипящих полозьев санных,
Во времена существ домовых и банных
Гордо взирало солнце с родных небес.
Во времена меча, и огня, и брани
Люди шептали правду, а духи врали,
И вот тогда-то жил да был странный парень,
И говорят, охочий был до чудес.
Мог, говорят, кольцо свое прямо с пальца,
Переместить в карман к чужаку-испанцу,
Он, говорят, замочек любого ларца
Мог открывать движением своей руки.
Он, говорят, ведь тот был еще мошенник,
Только за смелость странных его решений,
Челядь в деревне знала его, "волшебник":
В фокусы всюду верили простаки.
Он, говорят, на лютне играл умело,
Врал и слагал легенды и байки смело,
Яркость его улыбки как солнце грела -
И не заметишь, пуст уже твой карман.
И вот однажды он возвращался в осень
Темной порой, деревья, туман набросив,
Тихо шуршали. Этой тропой средь просек
Долго идти в его не входило план.
Шел он и думал: "Лучше любых мистерий
Самый обычный трюк из моих умений.
Я не во власти призрачных суеверий,
Вот я какой, ученый, как Архимед.
Эти в чудесных духов престранно верят,
Мертвым на осень приоткрывают двери,
Будто и правда есть и чуры, и феи,
Что сберегут от всяких житейских бед".
И вот тогда глядит: на тропе фигура.
Девушка, видно, и на лицо не дурна.
Невысока, смешлива и белокура,
Он говорит ей, хочешь, мол, волшебства.
Та улыбнулась хитро, ему кивнула,
Он показал ей фокусы - смотрит хмуро,
Только глаза хитринкой ее сверкнули:
"Время другого чуда", - ее слова.
Видит он: лес сдвигает густые кроны,
Бубен все ближе полной луны червонной,
Тянут деревья пальцы - он как прикрван,
Ни убежать, ни скрыться - прирос к земле
Хохот девчонки слышится с шумом листьев,
Самой зеленой нарисовали кистью
Нечеловечьи, хитрые, будто лисьи,
Очи ее, горящие в темноте.
Слова ни молвить, пальцы деревьев тонки.
Вдруг на дорогу звери выходят: волки.
Те же глаза, колючие, как иголки,
Если смотреть, не долго сойти с ума.
Шулер глядит: вокруг силуэты, лица,
Просит девчонку: в бегство б оборотиться!
Только она уж не человек - волчица,
Большее ее собратьев аршина в два.
Лица смеются, а силуэты плачут,
Звезды хохочут, горько рыдают банши.
Небо кружится - и ни соринки фальши -
Древние и страшные чудеса.
Шулер глядит на небо, деревьев ветки,
Загородили прочно его оттенки,
Падает он на тонкую стеблей сетку:
И понимает: сгинет к утру в лесах,
К утру его убьет колдовское место.
...Мавка для леших пишет рецепты теста,
Яркий огонь, смеясь разжигают бесы,
Только волчицы ярче горят глаза.
Он потерял сознание довольно скоро:
Долго еще гремели у духов споры,
Долго волков блестели во мраке взоры.
Долго деревья прятали небеса.
Утром все стихло, через кошмаров муки,
Чувствовал шуллер, как ледяные руки
Трогают лоб, и лютни слагают звуки
В странную песню, что говорит не ждать,
Делать, бежать, своей добиваться цели,
Сотни судов сдвигать с прибережной мели,
И не томить себя и других бездельем,
И никогда, почти никогда не лгать.
Не говорить речей, не обдумав прежде,
Холодом слова не нарушать надежды,
(Сказки с улыбкой шепчут, но быть невеждой,
Думать что все в них ложь, как твои слова).
Помнить о том, что в осень колдуют ветры,
Слово весомей шелка и легче фетра
И отпирает двери, толкает к жертвам,
Слово - замок от всякого колдовства.
Он говорят, вернулся в деревню странным,
Лжи не терпел и гнал домовых и банных,
В леса чащобу часто глядел печально,
Будто бы что-то видел в его листве.
Он, говорят, увидел хозяйку леса,
Хоть был и раньше шулер, шальной повеса,
Впредь никогда ни слова не знал без веса,
Не потакал ни разу людской молве.
Он, говорят, был твердым в своих решениях,
Хоть не казался преданным суеверьм,
Только в осенних странных обрядных пеньях
Что-то такое слышал: но все молчал.
Он, говорят, что ночью гулял с улыбкой
Все по холмам, лесам и болотам зыбким.
Лес ему как-то видно простил ошибку...
Да и еще немножко заколдовал.