однажды во сне меня научили плакать, слезами смывать напряженно-желтую жуть звериных зрачков, холодные нити мрака, прилипшие прочно у выхода на межу, и я … растерялся, кричать уже не умея, и только взахлёб шепча непонятно что в чужие рубашки. допустим, я стал умнее, допустим, так надо, и всё-таки – как потом смотреть в удивленные лица тех, кто уверен, что я вроде камня: сломаюсь – так уж в песок? ребенком меня учили: не плачут – звери, тогда я поверил, вот только принял за зверя обычного хомо, не сдюжившего потери, а зверь не может, не должен быть так жесток ни с кем из своих…
когда я проснулся, то не стал кем-то новым, ни светом, ни мыслью, разве что это тело, меня не любившее, так мне надоело, что вдруг поломалось, и боль оказалась огромной, а слабость – глубокой, глубже, чем безнадёга, глубже моих желаний и страхов вместе… и – да, я всё ещё верю в чьего-то бога, и мне, чтобы стать целым, упорно и горько не хватает … кого-то.