Перекати-похуй.
Не выкричать, не выдышать с трудом, не просочить сквозь скрученные прутья.
Весёлый ангел крестит грудь серпом - не возразить, не попросить, не стукнуть
по кнопке лифта. Не уехать вверх, оставив под ногами шлейфы страха.
Молитва, словно пресловутый серп, скрежещет на зубах как битый кафель.
Этаж за этажом, к подвалу вниз. Мелькают патентованные лица.
На треснувший от времени карниз выходит, как на бис, самоубийца.
Завистливо тускнеют зеркала, по холоду поспорив с бледной кожей,
под веками сверкают два стекла - не выдавить, не выбить, не поможет.
Почти не страшно, только в животе несутся нескончаемые рельсы -
неровные, ненужные, не те, но те, с которых никуда не деться.
Завязнув в рёбрах, бьётся кровоток, отсчитывая долгие минуты.
Вся жизнь - хрусталь. Опущен молоток.
И радостно на сердце почему-то.
Весёлый ангел крестит грудь серпом - не возразить, не попросить, не стукнуть
по кнопке лифта. Не уехать вверх, оставив под ногами шлейфы страха.
Молитва, словно пресловутый серп, скрежещет на зубах как битый кафель.
Этаж за этажом, к подвалу вниз. Мелькают патентованные лица.
На треснувший от времени карниз выходит, как на бис, самоубийца.
Завистливо тускнеют зеркала, по холоду поспорив с бледной кожей,
под веками сверкают два стекла - не выдавить, не выбить, не поможет.
Почти не страшно, только в животе несутся нескончаемые рельсы -
неровные, ненужные, не те, но те, с которых никуда не деться.
Завязнув в рёбрах, бьётся кровоток, отсчитывая долгие минуты.
Вся жизнь - хрусталь. Опущен молоток.
И радостно на сердце почему-то.