Посмотрел на мир голубыми глазами через розовые очки. Все фиолетово.
На город сумерки спускаясь,
Крадут у света мир теней
И ночь об этом, верно, каясь,
Натянет ниточки огней.
По жилкам города стремятся
Машины, люди...кто куда.
Раскинут шлейф электростанций,
Живут складские провода.
И фонарям лишь покоряясь,
Ползут, прикованные, в свет,
Между собой соприкасаясь,
Так часто, как не смог бы человек.
А для него она едина,
Отлична от всего себя
И отличима цветом грима,
На нем под гримом - чешуя.
Она парит все где-то возле,
Для Тени этой нет цепей...
А у него болят все кости...
А для нее еще больней.
Он едет в утреннем трамвае,
В холодной утренней зиме,
Своим маршрутом...как в тумане,
Все в той же зимней пустоте.
Она окутывает шалью,
Сдержать пытаясь все тепло...
А у него глаза с печалью,
Бледнеют краски для него.
Безликий теплый и уставший,
Такой же серый как стекло.
Он встанет, сумерки впитавши,
Его душа теперь ее.
И каждый день спешат витрины,
Лишь образы самих себя,
Парящими тенями заменимы.
Им души отданы о теле не скорбя.
Крадут у света мир теней
И ночь об этом, верно, каясь,
Натянет ниточки огней.
По жилкам города стремятся
Машины, люди...кто куда.
Раскинут шлейф электростанций,
Живут складские провода.
И фонарям лишь покоряясь,
Ползут, прикованные, в свет,
Между собой соприкасаясь,
Так часто, как не смог бы человек.
А для него она едина,
Отлична от всего себя
И отличима цветом грима,
На нем под гримом - чешуя.
Она парит все где-то возле,
Для Тени этой нет цепей...
А у него болят все кости...
А для нее еще больней.
Он едет в утреннем трамвае,
В холодной утренней зиме,
Своим маршрутом...как в тумане,
Все в той же зимней пустоте.
Она окутывает шалью,
Сдержать пытаясь все тепло...
А у него глаза с печалью,
Бледнеют краски для него.
Безликий теплый и уставший,
Такой же серый как стекло.
Он встанет, сумерки впитавши,
Его душа теперь ее.
И каждый день спешат витрины,
Лишь образы самих себя,
Парящими тенями заменимы.
Им души отданы о теле не скорбя.