раны не лечатся, когда ранам рады
Я давлю, давлю в себе ёбанную улыбку...
Всё представляется зыбким,
Туманным. Грань между мирами
Стирается и сминается.
Я в яме, заваленной телами,
На лицах которых читается:
«Сдохни». А сами — манекены;
Вместо души — пустота.
Сцена номер два: арена,
Заняты все места,
Я — гладиатор напротив такого же
Живого, пульсирующего человека.
У него — кровь струится по коже.
Трибуны ревут от смеха,
У всех большие пальцы — вниз.
Сцена третья: карниз
И кеды над пронзительной
Двадцатиэтажной пустотой.
Там, на дне, муравьи копошатся...
В рупор кричат: «Постой!»,
А я... Улыбаюсь презрительно.
Начинаю смеяться
И делаю шаг вперёд.
Вынырнул. Выдохнул. Всё...
Всё ещё в метро. Холод сковывает...
«Следующая станция: Бульвар Дмитрия Донского.
Конечная.»
Всё представляется зыбким,
Туманным. Грань между мирами
Стирается и сминается.
Я в яме, заваленной телами,
На лицах которых читается:
«Сдохни». А сами — манекены;
Вместо души — пустота.
Сцена номер два: арена,
Заняты все места,
Я — гладиатор напротив такого же
Живого, пульсирующего человека.
У него — кровь струится по коже.
Трибуны ревут от смеха,
У всех большие пальцы — вниз.
Сцена третья: карниз
И кеды над пронзительной
Двадцатиэтажной пустотой.
Там, на дне, муравьи копошатся...
В рупор кричат: «Постой!»,
А я... Улыбаюсь презрительно.
Начинаю смеяться
И делаю шаг вперёд.
Вынырнул. Выдохнул. Всё...
Всё ещё в метро. Холод сковывает...
«Следующая станция: Бульвар Дмитрия Донского.
Конечная.»