Мама, еще мы держимся - я и хранитель ангел мой, рыжая морда наглая, бестолочь, чтоб его. Ночью вчера приперся, мам, сломанными фалангами дверь покрестил торжественно, пару простил грехов, пару углов под ноль сравнял, хвост отдавил кошатине, трех нелегальных демонов выщелкнул из угла, вслед проорал тем демонам пару молитв матерных, пару бутылок Чиваса вынул из под крыла.
Дальше глухая сцена, мам - здрасте, давно не виделись, как-то ты бледно выглядишь, где мой любимый шрам? Я тут слегка в отгул ушел... эй, ты же не обиделась?..
Мне обижаться некогда, я здесь напополам. Я здесь как шут гороховый - крашу горох в жемчужное, серое красным пачкаю: десять мольбертов в день. Я тут совсем простужена, ем афлубины пачками и ни одно ... не скажет мне "хоть капюшон одень".
Ладно, всё вру - простуды нет, и афлубина тоже нет, мам, не переживай. Лето напалмом пыхает, жжёт, как вампира солнца свет - вот бы залезть на Эверест и сигануть за край. Снегом бы обернуться, мам, с ветром лететь распатланным, до самой мелкой косточки выполоскать всю суть...
Но за плечом полощется это мурло крылатое - разве с таким свидетелем сможется сигануть?
Мама, мы стол царапали, пили и стол царапали - тот, что впитал под дерево теплый закатный блеск. Я продирала борозды, ангел чертил каракули, грустно в разлитой лужице чавкал домашний бес. Стены помалу рушились, сыпались крошкой каменной, небо меняло плоскости, шел бирюзовый дождь. Ангельской дланью хлопнутый, выл, словно в попу раненый бес и хватал обиженно впятеро больший нож.
Да мам, зверинец тот еще, здесь вам не там, на облаке - тут у нас не соскучишься, истинный Вавилон. Каждый кричит по своему, кто-то теряет облики, кто-то к нам робко мостится за расписным столом. Ангел вполне неплох еще - пьёт, притворяясь ангелом, если смеется - пенится будто морской прибой... только в глазах, на донышке плещет отсветом факелов боль его крыльев связанных, рабская злая боль.
Знаешь что, мам, я думаю - здесь ему делать нечего. Нечего охранять меня, не от чего хранить. Мне уже столько, мамочка, столько сказали вещего - все распихать по полочкам и можно спокойно жить. Я говорю - смеется он: дура ты, мошка глупая, эта самоуверенность гробит пятьсот за вздох... Он вроде с виду искренен, но временами путает, вяжет, уводит в сторону, маленький хищный бог. Хоть ты пинка отвешивай, хоть кувыркайся в дикостях - он постоит, похмыкает и изойдёт на дым. И пустота сквозящая сзади мгновенно вырастет, и просочится в полное, сделав его пустым.

Мама, он держит за руки, смотрит в глаза настойчиво, ищет во мне священное, свой персональный храм.
Мам, я не буду преданной ангелу дальнобойщику, пусть улетает снова, но...
Он же вернется, мам?