В пять он почти и не смотрит на девчонок вокруг себя,
Они ему кажутся скорее смешными и разве занятными.
Много болтают о куклах и платьях, хвостики теребят,
Обсуждают маминых хахалей и соседских "глупых" ребят,
То, что им интересно, немного запретно и пока непонятно.

В десять он начинает их замечать, но лишь между прочим.
Они неуверенно говорят о том, что услышали в спальнях
Родителей, в телевизоре после двенадцати, им рассказали.
Их голоски крепнут, становятся жарче, смелее и громче.
Он их по-прежнему не понимает, для него это странно.

В пятнадцать он смотрит на них с удивлением, да и только.
Они начинают смущенно шептаться, но все о том же,
Теперь уже понимая хоть что-то, но ведь никакого толку.
До него долетает обрывками "секс", "слишком громко стонет",
Становится жарко и любопытно попробовать что-то такое тоже.

В двадцать он смотрит на них с правильной точки зрения.
Они больше не шепчутся, улыбаются мило, но, когда напиваются,
Выдают друг другу с вызовом, что больше не ломаются,
Что теперь знают все наверняка, что, наконец-то, созрели,
Кто как их брал, кто целовал, кто восхитительно обнимается.

В двадцать пять он не меняет взглядов и, в общем-то прав.
Но одну из этих кричащих и шепчущих он видит рядом с собой,
Прижимает к себе покрепче, засыпает в обнимку, будит ее по утрам,
Прощает мгновенно, ревнует ко всем столбам, не считает затрат.
Пусть говорит подружкам, что постель постелью, но важнее любовь.