...Этим утром - последний выстрел, шальной патрон. Больше нет, от злых предчувствий гудит нутро, скоро снова наружу - льдом заполнять ведро, а воды осталось - хватит едва умыться. Сводит голодом до кислоты меж замерзших губ. Кто остался в ночь за дверью - замерз в снегу. Так быстрее, чем голодать или ждать цингу, в четырех стенах срываться и биться птицей. Так быстрее, и кто-то выбрал такой исход: вышли в ночь, к утру замерзли до потрохов. Не дойдут до нас ни лошадь, ни вездеход, да и есть ли кто там, кроме снегов и неба?

За дверьми - горючая постьъядерная зима. Завывает в щель, и как не сойти с ума, когда крыс полны последние закрома, и ни корки хлеба? Иногда мне снится лето, последний год, когда не было ни страха и ни снегов, когда реки полнились рыбы, поля - стогов, и не надо жрать собачатину и солому. Я тогда вспоминаю солнце, бульвар, детей, когда дрожь внушала заповедь "не толстей", когда мерили хлеб не дольками от ломтей, когда мы смеялись и тревожились по пустому. А теперь - как ни метаться, ни выживать, всё одно - воды не хватит, к концу дрова, когда шаг шагнешь - и кружится голова, потому есть нужно чаще, чем в двое суток. Нас тут трое. От Евлампии пользы ноль: лет под семьдесят, от мороза в суставах боль, а от дрожи в пальцах нет, да просыпет соль. Иногда вдруг покажется - мутен у ней рассудок. Есть и Степа - лет одиннадцать, чей-то сын. В первый месяц его мать растерзали псы, Степка бегает и жалит быстрей осы. Впрочем, годен ли в помощники недопёсок. Ставим битый чайник, воду ковшом цедя, и не прав был дед - обходимся без вождя. А уж если остановимся, не дойдя - ни креста и ни гробов из дубовых досок.
читать дальше
У меня ружье примерзло почти к рукам, кожа выцвела, и прозрачнее молока, а одежда - пестра, затаскана, шутовска, словом, это всё, что найти удалось при бегстве. Я стреляю лучше папы, быстрей, чем брат, я хочу обратно в город, хочу назад, но над городом застыл ядовитый смрад. Ничего хорошего, в общем, в таком соседстве. Никаких тебе колец, никаких серег - знай смотри сквозь щели в окна, смешной хорёк, и моли, чтоб кто услышит - тот и берёг, потому что разве выжили в мире боги? Вылезай под утро, тьма отступает чуть, и мороз такой - ружье прирастет к плечу, и иди, отводя глаза от домов, лачуг - кто в них жил? а кто в них спасся, унёс кто ноги? Не осталось зверья и птиц, кроме лис и сов, за полгода люди поймали последних псов, снег скрипит, нигде не слышится голосов. Черной мушкой перед глазами маячит голод. Нет по рации связи - Стёпка не раз искал, если где и есть - не ловит издалека, хоть бы льдом не покрылась лямка от рюкзака!..
Нивы сжаты жнецами, рощи, конечно, голы.

На любой сторонний звук - вмиг взведён курок, притаишься и опускаешься на бедро: ищешь, кто здесь, смотришь в оптику, на зеро, мало ль кто завелся после зимы и смерти? Отдышаться, отоспаться - не знать, не сметь, только гнуть черту, пока в жилах клокочет медь, пусть воды ни капли, на день осталась снедь - нам завещано: выживайте, боритесь, верьте. Потому что Евлампии надо тянуть до ста, потому что Стёпа не жил еще ни черта, потому что я замерзла и не сыта - нам пилюлю не растерли, не подсластили.

Срезать волосы - покороче - тупым ножом, и глотать из фляги спирт, что гортань ожжёт. Что глядишь, чужак, не похожа на ваших жен? Так и ты не похож на воина, уж прости мне.

(с) ...Хрусталь...