Таращатся в небо усталые рифы под пеной в цвет молока. Струна отзовется, как только по грифу лениво скользнет рука. Моргают огнями чужие халупы в четырнадцать этажей, и, может быть, ждать невозможно глупо, что, слаще чем бламанже, слетит с предпоследнего песня ль, тайна, как жемчуг на берегу. Такие рождаются неслучайно, срываясь с прохладных губ.

Ладони огладят бока гитары, чтоб выдать за страсть тоску. Полуночный город, как море старый, касается острых скул. И вскрикнуть бы, выплакать боль по-птичьи, и перетянуть струну... А бездна распахивает привычно беззвездную глубину соленых теней и глухих лобзаний, чтоб встретить и приласкать. Так просто - давить первый страх слезами и влажной крупой песка.

И лезет водою и тиной в уши - тревожатся берега, что спит в одеянии из ракушек забытый тобой фрегат, но тихо скрипят и борта, и тросы в предвестье скупой мольбы -"Ужель капитан навсегда нас бросил, ужели все позабыл?" Но ты не забыл, хоть оно не важно... В неровных и липких снах, в мгновенья отчаянной жгучей жажды морская вода вкусна, вкусна кровь врага и попутный ветер, как брызги в руке скользят... И, видно, ты проклят вовек на свете, но это забыть нельзя.

И вытолкнут руки немого бога тебя на пустой причал. Так мало и вместе с тем, много... Много. И хочется закричать в безмолвный кильватер судье-мальчишке, стоящему на корме - "Ах, Господи. знаешь, ты это слишком! Ведь я же почти сумел..."

А что ты сумел? Позабыть как в вальсе сплетается легкий бриз? Как пенные ангелы с грота-марса со смехом ныряют вниз? Ты только и смог, что убить все чувства. Ломаясь и трепеща, ты шепчешь: "О, Господи, мне так пусто... Ты помнишь, ты обещал?.."

Но ветер сминает слова и клятвы, коверкая наугад. И если бы смог ты догнать, что вряд ли, то пал бы к его ногам и крикнул - "Верни мне мой флаг и море, иль вздерни меня на рей!"

... Теряя свой голос в морском просторе, гроза покидала рейд...