Семь часов после наркоза. Хочется пить.
Бог остался во мне допущением в количестве "Пи",
и пока хоть несколько сотых его во мне
я продолжаюсь вовне.
Я продолжаюсь, я прорастаю сквозь стены, прорастаю сквозь дом.
Меня так много, что я удерживаюсь с трудом,
чтобы не разбить макушку о небесную твердь.
Отворяется дверь
и надо мной течет голос, мелькают белые рукава,
а я так высоко, что едва различаю слова.
Я скребу ногтем голубой купол, остается полоской след.
С неба падает снег.
С неба падает снег, падает мимо пересохшего рта
на холодные щеки стен, на языке стекла тает,
затылку жарко, жар оставляет трещины на губах:
это солнце в моих волосах
запуталось, я смахиваю его рукой с небес.
Говорят, здесь живут ангелы. Но я здесь
не вижу никого, только паутина, местами краска облупилась совсем.
я снимаю серп
лунный, висящий на гвоздике, и прорезаю в небе окно.
С той стороны окна безветренно и темно.

Бог во мне смеется, ему хорошо, он бубном меж ребер стучит.
У него все ключи от неба и от занебесья ключи,
он говорит мне: "Пережди зной, перетерпи сушь, -
и познаешь суть."
Он говорит: "Это проступает сквозь кожу морская соль.
Не скучай о солнце, я слеплю тебе дюжину солнц."
Он говорит: "Ты почти сумел, ты почти герой,
я дарю тебе ангела". По небу идет Пьеро
взмахивает белыми рукавами, я не вижу ни губ, ни глаз.
У него в руках золотым пером сверкает игла.
Голос течет надо мной, подо мной, во мне,
утомляет, не утоляет жажду, не утоляет, нет.

Я врастаю в дом, я не чувствую рук, не чувствую ног.
Я врастаю в стены, врастаю в комнатный потолок,
я врастаю в кровать, в ее холодный железный скелет,
прорастаю временем на тонком холодном стекле,
прорастаю буквами сквозь белый-белый листок.
Где-то во мне досчитывается бог,
и когда досчитается, дотикает, доболит, добелеет -
я прорасту собой и останусь равным себе.