Мир начинался с белёсого и златого;
солнце, как кобра, развёртывало клобук.
Так повелось - под твоим человечьим кровом
я очутилась совсем ещё неготовой, -
ты же показывал печь мне и двор, корову,
тёплый комочек кошачий поил из рук.

Ты уходил, возвращался, и то и дело
осенью я оставалась одна в дожди,
но дожидалась, - вносил ты большое тело,
руки и ноги, - ах, если б могла, согрела! -
насквозь промёрзшие, и из колчана стрелы
белые брал, и смеялся: "Ну отойди".

К жизни четвёртой сгустились над крышей тучи,
поперву светлые, - чёрный на золотом;
гром прокатился, рассерженный и летучий,
ветви сирени туманом упали с кручи.
Ты уходил, и звенела стрела певуче
белой струною в колчане полупустом.

...к жизни девятой вернулся - а я больная.
Грубые шрамы и стрелы твои черны,
а от чего - я получше военных знаю.
Гладишь за ухом, второю бинты сминаешь, -
я улетаю, какая-то кружевная,
вместе с сиренью до солнечной белизны.

Выживших горстка справляет по павшим тризну
и возвращается к стынущим очагам.
Сердце от каждой из прожитых мною жизней
рыжей пушинкой ложится к твоим ногам.

Euphinell