I

он последний маг в этом городе, один лишь выживший акробат.

он обучен хранить свою боль и тяжесть как наивысшую из наград.

каждый день он сгребает её в охапку и взбирается на канат.

а внизу площадь, шум, и все на него глядят.

у него на плечах вьётся золото, серебро, и струится шёлк;

он балансирует с этой болью который год, в ремесле своём знает толк:

не оборачивайся на гул, никогда не гляди под ноги,

исполняй свой привычный долг.

делай шаг за шагом на тонком тросе без всякой помощи и страховки;

движенья отточены, точно нож за спиной убийцы, проворны, ловки.

люди внизу разевают рты, будто рыбы в лавке седой торговки.

II

искры разрывают вечерний сумрак, куда ни глянь — то хмельное пламя,

маг идёт по тугой верёвке, неся в руках свою скорбь и память.

столько проклятой накопилось, что ни убить, ни вытравить, ни исправить.

толпа внизу будет озираться, восторженно охать и ликовать.

а потом он вернётся домой средь ночи отмываться и умирать.

III

это будто бы пропустили детство — и кинули сразу в зрелость,

чтоб слишком радостно не жилось, не думалось и не пелось.

чтоб чья-то смерть вызывала не страх, а остервенелую злую ревность:

«ну какого чёрта опять не я?»

каждый раз рассыпаться на крохи страницей библиотечной книги,

переживать один на один все свои сбои, ошибки, грешки и сдвиги.

ремесло разрушает тело, как штормы в щепки ломают бриги,

и те лежат на песке, гния.

IV

сколько боли, кто бы её украл, да не сдалась ни одной воровке,

с каждым разом лишь тяжелей при всём таланте, знании и сноровке.

когда вовсе не с кем ей поделиться, себя доверяют выпивке и верёвке.

V

слишком много жути для одного, слишком много тягости и бессилья,

исступлённая ненависть к самому себе тут всегда была в изобильи.

но сбросишь свой багаж на дощатый пол — так тебе сразу же будут крылья.

и то, о чём убивался ты, как и все мы, станет однажды пылью.