Далеко-далеко, где леса неизвестной породы,
где закат и рассвет так сочны, так прекрасно ярки,
слышен горестный плач, не недели, не месяцы - годы,
слышен горестный плач у могучей и быстрой реки.

На ее берегах - серебристые стройные ивы,
омывает волна золотистый прохладный песок.
Плачет девочка там; монотонно, уныло, тоскливо
много лет-много зим хрипловатый звучит голосок.

И зовет, и манит, подзывая случайных прохожих.
те на помощь спешат: вдруг попала девчонка в беду?
Но не знают они, что ничем ей уже не поможешь,
и на голос ее, обреченно шагая, бредут.

На коряге гнилой, в рваном платьице, девочка Таня
/знают всё старожилы: и духов, и их имена/
кротко просит помочь, потому что сама не достанет,
утонувший свой мяч все никак не достанет она.

Не откажет ребенку случайно забредший прохожий
и нагнется к воде, где всегда непрозрачно-темно.
Таня прыгнет к нему. Прокусив шелковистую кожу,
она крови хлебнет и потащит добычу на дно.

Через месяц-другой, по весне ли, а может быть, к лету
она выйдет наверх в драном платье с чужого плеча,
на коряге гнилой сядет с маленьким томиком Фета,
и опять зарыдает о горькой потере мяча.