назовём это поэзией в прозе


Если и есть во мне что-то вечное, так это глубинная, как морское чудовище, сжимающая грудь и подкатывающая к горлу истерика.
«Мироздание, — думаю я, — многого ли я от тебя прошу? Спокойствия и внутренней тишины; чтобы смотреть на серое небо и радоваться; или не радоваться, мысленно проклиная осень, дожди, миг, когда зародилась вселенная, но не желать сесть на грязный асфальт и расплакаться, плакать, пока не закончатся слёзы, а потом кричать, кричать, пока не докричусь до тебя, мироздание, но я же не докричусь. Можно раз в месяц или, например, в два; в усталости и временном перегорании лампочек, сгорании сил, нет ничего плохого, такое случается и нужно нам иногда: поплакать и покричать — мироздание, я всё понимаю, но не каждый же день; пожалуйста, только не каждый день».
Мироздание не ответит; может, удастся вдохнуть глубоко на секунду, почувствовать себя легче — лучше и невесомей — считать ли мне это за ответ?
«Вдруг это осень?» — подумаю я, мысль, которая успокаивает, повторять её, словно мантру: осень, осень, всеголишьосень, мало солнца, осенний сплин, все мы знаем, что выхода нет, но — ты слышишь — скоро рассвет и весна, это всего лишь сезон, сумрак и час до рассвета — самое тёмное время суток.


Но если и есть во мне это чудовище сердца, души, сознания, то оно самобытно и вечно, и, зарываясь в дно, продолжает бить хвостом или шевелить длинными, проникающими в мысли, как иглы в кожу, усами, не забывая напоминать о себе.
«Можешь радоваться, — могло бы оно мне сказать, — быть счастливой, несчастной, любить и делать, что хочется и не хочется, мне всё равно, но я всегда здесь лежу — я здесь».


И как же хочется закричать, мироздание, но я же не докричусь.