Исподволь, в страхе отстать в пустыне,
я тебя понимаю, и сердце стынет.
А ты помнишь, хотя бы вот, мое имя?
Мое имя, которое было силой,
самой сутью, а нынче - туманом скрыто,
заболочено, выпито, невыносимо-

горько,

и, в общем, уже забыто,
как всему суждено быть забытым здесь.

Но я двигаюсь ближе к тебе, и тоже
ощущаю как лезет мороз по коже.
А, ведь, мы так сильно с тобой похожи:
я умел, как и ты, удивлять прохожих
без каких-то усилий, и даже, боже,
вызывать слезы счастья на постных рожах.
Потому-то с тобой мы делили ложе -
я в тебе без остатка нашелся весь.

Ты бежишь от меня. Это ль моя награда?
Я тебя укрывал от дождя и града,
я вложил в тебя больше, чем было надо.
Для такого прожженного ретрограда
нелегко это было, и, вот досада,
я от носа до пяток тобой разгадан,
но опять прижимаясь к теплу приклада,
я уверен, что сдюжу тебя прочесть.

И чутье совершает безумный выброс,
словно тело двум душам дано на вырост.
Эмпатический страшный, смертельный вирус
заполняет египетской тьмой папирус.
Ты и есть - эта тьма, эта гниль и сырость,
где истлевшими глотками воет клирос.
Я тебя понимаю. Мне все открылось.
Ты - не хуже, чем то, что сейчас я есть.