Осаждённый город…
Голодная смерть зимой – вы бы знали, каково это, господа хорошие!
Ты теряешь разум – уже не владеешь собой, разлетаешься вдребезги, падаешь, как подкошенный, превращаешься в зверя... Даже потеря родных не встряхнёт и не выведет душу из паралича.
…Очень многие благодаря мне остались в живых, но меня расстреляют сегодня.
Как палача.

Я – всего лишь доктор. Я был им и до войны, им остался – и им же сегодня хочу погибнуть.
Я, чем мог, помогал пациентам – пока живым… Вы бы видели их, господа! Это надо видеть, эти лица, иссохшие руки, глаза… Глаза… Я смотрел в них, видел, как они стекленеют…
Понимал, что больше ничем им помочь нельзя.
А еды всё меньше, а ночи всё холоднее…

Я не убивал!
Ни разу!
Клянусь собой. Но… когда умер сын, я был не убит – размазан.
Помню – выл. И голод, голод – он выл со мной…
…Трупу не поможешь. Технически – это мясо.

Я – всего лишь доктор, да. Нет, я не мясник, хоть меня называют так – от раза к разу.
Я ходил по моргам. Я действовал напрямик, только чистых брал, только тех, кто не нёс заразу, я же знал – их свалят в братскую, вместе, всех, и зароют трактором, да, их считать не станут…
Да, я знаю, знаю, знаю – велик мой грех! Но я знал, что мои пациенты совсем истают, не поможет жалкий паёк из последних крох, из сухого хлеба и талой воды морозной.
Я давал им мясо – тем, кто ещё не сдох, как лекарство давал, понемногу, пока не поздно…

Да, я многих спас.
Господа, я прошу одно, да, вот здесь и сейчас, в этом скорбном судебном зале: вы казните меня. Да, казните, мне всё равно.

Пощадите моих пациентов: они не знали.